Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души

Теперь определимся, что из идей Ницше относительно власти является новшеством, а что не более чем подтверждением высказывания Гоббса: «Я полагаю общей склонностью человечества непрестанную и неуемную жажду все большей власти, что прекращается только со смертью». Вряд ли возникает сомнение в том, что жажда власти в той или иной степени является естественной потребностью человека или что часто она удовлетворяется довольно скромными масштабами. Этот очевидный факт не слишком заботил Ницше, хотя сама его очевидность являлась подспорьем в достоверности его философии. Его больше интересовала вероятность того, что действия и ощущения, казалось бы не имеющие к жажде власти никакого отношения, на самом деле были ею подсказаны. Для Гоббса власть означает политическую власть, которая в конечном итоге сводится к грубой силе; для Ницше власть – это психологическая потребность, которую человек стремится удовлетворить косвенными путями, если прямое удовлетворение претит им. Такая концепция сродни той, что воплощена в персонаже Диккенса по имени Урия Гип:

«Отец стал могильщиком ценой своей скромности. «Будь смирен, Урия, – говорит мне отец, – и ты преуспеешь. Это то, что всегда вбивали в школе в тебя и меня; это то, что срабатывает наилучшим образом. Будь смирен, – говорит отец, – и ты преуспеешь». Дела у меня и впрямь недурны… Я и теперь смирен, мастер Коперфильд, но обладаю кое-какой властью».

Урия задуман как сознательный лицемер, ханжа, и Диккенс не верит, что все человечество фальшиво; Ницше тоже не считает, что все человечество сознательно практикует ханжество. Но та мысль, что видимость самоуничижения Урии на самом деле является средством достижения кое-какой власти, то есть противоположностью того, чем кажется, повторяет мысль, заложенную в афоризме Ницше:

«От св. Луки, 18: 14 исправленное: Унижающий себя желает возвыситься» (ЧС, 87). (У Луки: «…унижающий себя возвысится».)

«Человеческое, слишком человеческое» не делает каких-либо обобщений относительно происхождения человеческих качеств из желания властвовать; оставаясь верен своему новому методу, Ницше просто исследует частные случаи. Он допускает, что благодарность может быть рафинированной формой мести (ЧС, 44); что слабые и страдающие могут желать пробудить сочувствие, потому что это дает им ощущение, что, несмотря на свою слабость, они «обладают хотя бы одной формой власти: властью причинять боль» (ЧС, 50). То, что справедливость является одним из «реально существующих» хороших качеств, как он некогда говорил Давиду Штраусу, можно понимать как соглашение между силами, обладающими приблизительно равной властью (ЧС, 92); что те, кто дает бесплатные советы, поступают так с целью распространить свою власть на тех, кому они советуют (ЧС, 299); что дразнить означает выставлять напоказ власть над тем, кого дразнишь (ЧС, 329); что приобретение знаний сопровождается чувством удовольствия, потому что оно одновременно сопровождается чувством возрастающей власти (ЧС, 252); что правду предпочитают неправде, так как руководствуются мыслью, что «власти и славы трудно добиться, прибегая к заблуждениям или лжи» (ЗМ, 26).

Но есть и другой аспект вопроса о власти. Ницше уже высказывал предположение, что личность представляет собой что-то вроде состояния и что культурная личность – это тот, кто упорядочил «хаос» внутри себя, как поступили греки в общенациональном масштабе. Поскольку это предполагает овладение самим собой, то не является ли самоконтроль, размышляет он, аспектом волевого побуждения?

«Существует вызов самому себе, наиболее утонченным проявлением которого являются многие формы аскетизма. Ибо некоторые люди чувствуют столь огромную потребность применять свою силу и властолюбие, что, за неимением иных объектов или из-за того, что их усилия в других направлениях всегда оканчивались провалом, пришли наконец к тому, чтобы тиранить некоторые отделы собственной натуры» (ЧС, 137).

«Святой упражняет то упорство в борьбе с собой, которое близко родственно властолюбию и которое дает ощущение власти даже самому одинокому человеку» (ЧС, 142).

Это «овладение собой» позже покажется Ницше самым главным аспектом воли к власти.

Мораль как таковая – суждение; что одно действие благостно, а другое губительно, также экспериментально объяснимо на языке отношений власти: