Фронтовой дневник (1942–1945)

4 августа 1944 г.

Я уже привык различать грибы по сортам – съедобные и поганки, но названий не знаю. Сегодня мало попадалось грибов, и я пересекал лес в различных направлениях. Я решил идти домой, ориентируясь по солнцу, и вышел на дорогу. По окружающим деревьям она была мне незнакома. Я опять же по солнцу пошел, надеясь выйти на нужную дорогу. Километра через два попал на шоссе и, как богатырь на распутье, задумался, куда идти? В соответствии с движением солнца пошел направо. Так прошел еще километра 2, смотрел на телеграфные столбы, которые были у меня слева, и думал, что иду правильно, с другой стороны деревни, где я еще не был. На дороге встретил ведро с деревянным дном. Мы давно ищем ведро, и Корнилов говорил, что он на пути к Суворову нашел ведро, но бросил его, т. к. в нем было деревянное дно. Я пошел смелее и примерно через 1,5–2 км увидел другую телеграфную линию, которая шла справа. Я знал, что по направлению к Суворову идет линия от наших соседей моряков в Копорье. Теперь я растерялся и остановился, т. к. теперь было неизвестно – иду в Лопухинку или от нее в Копорье. Я остановился, чтобы определить, куда движется солнце, где будет запад. Воткнул палку в землю и камешком отметил вершину ее тени. Потом сел на ведро, которое взял с собою. Вскоре тень придвинулась от камешка в сторону и определила направление на запад. После этого уверенно пошел по направлению, по которому шел. Через час подошел к Лопухинке с совершенно противоположной стороны, обойдя вокруг леса км 9. Потом уже рассмотрел, что вышел на ту дорогу, по которой всегда хожу в лес, но несколько выше, в незнакомом месте. Это и сбило меня.

Мой опыт изготовления хлеба увенчался успехом. Вначале я попробовал печь на сковородке пышки, и они подгорели. Тогда в три котелка разложил хорошо поднявшееся тесто и поставил в печку после того, как дрова перегорели. У меня получилось через 1,5 часа два замечательных хлеба и один несколько подгоревший, т. к. он стоял на горячих угольях. Теперь, поев ржаного хлеба, мы убедились, что выдают нам хлеб не ржаной, а с большим количеством примеси, кажется, древесной пыли.

7 августа 1944 г.

Письмо Лиды убило меня. Я крайне возмутился своеобразному толкованию моего дневника. А главное, мне стало ясно, что Тамара277 не любит меня и никогда не любила. Просто некоторое внимание ко мне у нее сначала было из любопытства, потом из‑за скуки и жалости. Я продумал наши взаимоотношения, и мне стало ясно, что нам с нею не жить. На это она не согласится, а если и согласится, то очень скоро раскается, и я должен буду понять, что мне надо уйти. Там возможна такая жизнь, как у ее матери и отца: встретиться под новый год, чтобы потом весь год не встречаться. Я не способен на это. Я жажду настоящей близости, общности интересов, обоюдного внимания, радостной жизни.

Под влиянием письма Лиды неделю хожу как пришибленный, не нахожу себе места. Я несколько раз пытался написать Тамаре. Исписал массу бумаги, но не отослал, чтобы не обострять отношений.

Сегодня написал ей сравнительно короткое письмо, но не знаю, отошлю ли его: