Фронтовой дневник (1942–1945)

К восьми вечера я работу закончил, сдал анкеты начальнику штаба и пошел доложить командиру роты, старшему лейтенанту Мирошникову, что приказание выполнил. Когда я доложил, он пригласил меня сесть и стал задавать вопросы о том, как мы живем на точке, какую я провожу политработу и др. 20 июля на партсобрании он резко выступал против меня за случай 19 июля. Сейчас, мне казалось, он тоже зол. Лицо бледно, с зеленоватым оттенком, говорил медленно и нервно. Затем он несколько смягчился, сказал, что сам после окончания института служил рядовым, угостил меня хорошей папиросой, сказал, что анкета заполняется, может быть, для того, чтобы откомандировать меня на гражданскую работу. Кроме того, он сказал, что указаний на составление списка для награждения медалью «За оборону Кавказа» еще не получил (я должен быть награжден этой медалью).

После этого вспомнил о случае 19 августа. Он сказал, что лейтенант Литвинов сейчас отстранен от должности, и все материалы о случившемся находятся у нашего генерала Ковалева: «К сожалению, я здесь не могу ни помочь, ни посоветовать. Как решит генерал, так и будет. Он может прекратить дело, может передать в следственные органы, может наложить взыскание, может отправить в штрафную роту».

На прощание он пожал мне руку, и в десятом часу вечера, съев у каптера Каленцова в счет будущего 75 гр. шпику и 400 гр. хлеба, я отправился назад в Лопухинку.

В Дятлицы (15 км) пришел в час ночи, порядочно утомившись. Горели ноги, я истер пальцы. Шел ночью, не встретив ни одного человека. Хотя днем тоже никого не встретил.

Прошел шесть совершенно безлюдных деревень. Избы повсюду разрушены, огороды и дворы заросли бурьяном выше человеческого роста. В садах кусты смородины ломились от изобилия ягод, и никто их не рвал, потому что я не видел живого существа, за исключением ворон и кобчиков.

В одном только месте через лесную дорогу пробежал какой-то небольшой черный зверек. Кругом вдоль дороги стоят разбитые орудия, танки. Дорога усеяна патронами, снарядами, ящиками из-под немецких боеприпасов, обмундированием, книгами. Постоянно приходилось смотреть под ноги, чтобы не нарваться на мину. Светила почти полная луна, ночь была гораздо светлее, чем на Кавказе, хотя время белых ночей уже прошло. Я напропалую мечтал. Больше всего думал о Тамаре, в связи с письмом Лиды, из которого видно, что с Тамарой у меня ничего не выйдет. Не любит она меня. У меня роились обрывки стихов:

«Все на свете проходит, как белые ночи». О Тамаре. И о пустых деревнях:

«Дальней дорогой иду.
Всюду безлюдье немое
В каждом попутном саду».

Потом я стихи бросил и думал то о будущей работе и жизни, то о наказании, которое мне придумает генерал. В Дятлицах я заночевал и утром отправился дальше.

Ребята в Дятлицах в одном из домов под полом нашли пудов 20 картошки и 3 мешка ржи. Рожь они смололи и дали нам кг 10 муки. Из этой муки сегодня хочу испечь чего-нибудь вроде хлеба (русской печки нет, а духовка без дверки). Хочу печь на сковородке. Тесто сделал по всем правилам.

Привожу цитаты из письма Лиды, полученного 31 июля: