Фронтовой дневник (1942–1945)

Тамара!

Всю весну и лето ты не подавала признаков жизни. Я ничего не знал о тебе и только изредка получал немногословную и тревожную информацию. Мне было тяжело, и я, как гамсуновский Глан291, целые дни проводил в лесу, пытался уйти от своего одиночества, от мыслей о тебе.

Мне начинало казаться, что я слышу шаги. Я оглядывался. Мне казалось, что за кустами мелькнула прядь твоих черных, как смола, вьющихся волос. Тревожно билось сердце, и я был во власти своей немеркнущей мечты о тебе, моя любовь!

… Лида опять пишет: «Как должен быть ты благодарен природе за то, что она наделила тебя таким чудесным даром – уметь любить и так долго и так пламенно».

Я часто думал об этих словах и до сих пор не знаю, за что же, собственно, я должен благодарить природу? Наоборот, часто с моего языка срывались ругательства и проклятия, что, увидев тебя 10 лет назад, я бесповоротно влюбился и бесконечно страдаю, не находя в тебе не только ответных чувств, но даже простого внимания, и не имею сил забыть тебя, уйти.

Сколько раз в лесу я думал о тебе!

«Мыслить – значит страдать!»

Ты рисовалась мне черствой и бесчувственной; ты вставала, как суровое привидение, как изваяние из камня. Я видел тебя такой, как нарисовал в прошлом году, в записи от 19 августа – самовлюбленной эгоисткой, ослепленной своей гордостью.

Я ненавидел и презирал тебя, как своего мучителя, как сказочную ведьму, которая пленила меня навсегда и на медленном огне сжигает мою душу, наслаждаясь моими страданиями.

Измученный своими мыслями, бесконечно страдая, я брел куда попало, часто сбивался с пути, терял ориентировку в лесу и, проблуждав лишних 10–15 км, выходил на дорогу в незнакомом месте и, уже совершенно обессиленный, к вечеру приходил к своим друзьям-товарищам.

Так прошла весна, и так прошло лето.

… Сейчас идет мелкий дождь. Осенний ветер срывает раззолоченное убранство с кленов и берез. Сколько разнообразных красок, как все красиво! Мне вспоминается Лида. Она в последнем письме пишет: «Теперь, когда здесь Жора, так хочется видеть тебя. Тамара говорит, что только теперь она почувствовала, как соскучилась по тебе».

… Соскучилась… Только теперь соскучилась?.. Не появись Жора, не возникни в связи с этим воспоминания о прошлом, можно было и не вспомнить о моем существовании?

Я думал, что приезд Жоры вызовет с твоей стороны заботу обо мне, ты вышлешь мне необходимые документы, станешь мечтать не о прошлом, а о нашем будущем, проявишь желание, – как можно скорее видеть меня, быть вместе, и приложишь все усилия, чтобы помочь мне вернуться к тебе.

… Я написал тебе десятки писем, полных тоски, страдания и бесконечной любви. Письма исчезали, словно валились в бездонную пропасть. Я знал, что ты получаешь их и не раз перечитываешь. Я просил отвечать, пытался доказать необходимость этого, умолял, со всей очевидностью доказывал, что нельзя не отвечать. Но ты всегда оставалась и сейчас остаешься немым истуканом, который влечет к себе загадочностью, отталкивает неумолимостью и вызывает ненависть своим каменным молчанием.

Давно в одном из своих писем ты назвала меня родным. Я пытаюсь представить, насколько серьезно это слово.

… Родной… родная! … Как много чувства, как много смысла в этих словах! Когда я говорю тебе – «моя родная», – то говорю о своей любви и знаю, что ты мне всех дороже, что постоянно думаю о тебе, мечтаю, рисую счастливые интимные картины, представляю, как ношу тебя на руках, ласкаю…

Но что вкладываешь ты в слово «родной»? Я пытаюсь найти это содержание – бесконечное молчание, незаинтересованность моею судьбой, безразличие и многое другое в этом же роде!.. Ты встаешь такая чужая, что мне становится холодно от той безнадежности, которая ждет меня впереди.

«Мыслить – значит страдать!» На плахе этих мук я каждый день. Я уже не различаю, где у меня к тебе ненависть, а где любовь. Мне уже кажется, что я, как один из сумасшедших героев Леонида Андреева или герой «Медвежьей свадьбы» Луначарского292 – при встрече буду носить тебя на руках, как драгоценность, и топтать ногами со злости; буду нежно целовать в глаза и губы и хищно вопьюсь своими зубами в твое горло. Мне кажется, что я задушу тебя и буду над трупом хохотать гомерически и одновременно безутешно рыдать, пытаясь воскресить тебя, чтоб вновь молиться тебе, как богине.

Ты видишь, что это уже бред, последний крик, после которого уже невозможно сказать еще что-нибудь…

P. S. Тамара! Посылаю тебе запись из дневника; в ней я стремился правдиво изобразить свои чувства. Мне кажется, что у нас взаимное непонимание дошло до предела. Причиной этому является, по-моему, твое равнодушие ко мне, в чем ты или не хочешь, или не можешь признаться.

Я не преследовал цели чем-либо оскорбить тебя. Я только хотел показать все то, что творится в моей душе. Ты видишь, как в ней ужасно.

Пойми и прости меня. Моя любовь к тебе уже напоминает безумие. Я больше не могу писать тебе, не в силах.