Фронтовой дневник (1942–1945)

Я, не разгибая спины, с 6 утра до 10–11 ч. вечера вожусь на кухне, приготовляя пищу на 15–16 человек. Кроме того, за эти дни насолил бочку пудов на 20 капусты. Устаю здорово, т. к. мне почти не помогают, ибо все работают на линии, за исключением 2 девушек, на которых надежды мало. Одна из них попроще, хохлушка Фая: она иногда помогает мне, другая же, Семенова Ольга, сволочь такая, ничего не делает. И ничем ее не прошибешь. На дежурстве у аппарата она наводит на ногтях маникюр и занимается любовной болтовней по линии с ребятами, а потом весь день дрыхнет до тех пор, пока не опухнет ее рыжая конопатая морда.

На фронтах за эти дни ничего существенного не произошло. У своих границ немцы упорно сопротивляются. Варшава не взята. Успешно развивавшееся наступление в Прибалтике приостановилось на подступах к Риге. Наши войска незначительно продвигаются в Югославии. В Северной Трансильвании без перемен.

Союзники также имеют небольшие успехи.

Т. Сталин подарил 10 миллионов кг муки районам освобожденной Польши и оказал медицинскую помощь.

6 октября 1944 г.

Мне в последние дни снятся невероятные, как сказки Шахразады, сны. Сегодня видел многих знакомых, близких, родных. Будто я приехал из армии на сутки в Ейск. Я был с Жорой Красовским и еще какими-то двумя мужчинами в ресторане. Нам с Жорой хотелось выпить, но у Жоры, как всегда, не оказалось денег, хотя он и пригласил меня в ресторан, у меня же, как у солдата, было всего 2 р. 50 коп. Я вслух выразил сожаление, что мы не можем выпить. Тогда соседи по столу разлили из пузырька на всех 4 человек гр. по 50 спирту, и мы выпили, запивая подслащенной водой. Потом кто-то угощал меня сигарами.

После этого был с Марийкой и Юрой. Мы зашли в педучилище, и там я встретил Лиду Бурдюгову. Мы, здороваясь, целовались взасос и плакали, к немалому возмущению Корнильевой Евгении Петровны.

Был вечер. Мы с Юрой бродили по городу. Мне утром нужно было уезжать в часть, и я торопился сделать свои дела, тем более что мне очень хотелось побывать у Т. А., и я постоянно об этом думал.

Наконец, все было сделано. Юре я сказал, что буду у Т. А. Был час ночи, когда я пришел к ней. Я думал, что она спит, и боялся, что свидание не состоится. Я смотрел с улицы в окно ее комнаты, где мы всегда встречались с нею. Комната была освещена только луной, и я видел, что она пуста, только голые стены. Вдруг я заметил, что из соседней комнаты в дверь, которой раньше не было, из угла, где раньше стоял диван, идет Тамара в красном платье и несет в руках тяжелое кресло. Она поставила его там, где стояло пианино. Я сразу вошел. Она стояла у кресла растерянная, ужасно некрасивая, с накрашенными щеками и рябым, невероятно веснушчатым лицом. Но я почувствовал, что она дорога мне, у меня забилось сердце, и я стал жарко целовать ее, опустившись в кресло и посадив ее к себе на колени. В этот момент вошла ее мать. Я несколько растерялся, но мать тоже смутилась и, сказав что-то простительное, поспешно вышла. Потом мы с Тамарой сидели друг против друга за маленьким столиком в углу, где стоял шкаф с книгами. Тамара из большого графина наливала в стаканы красное вино. Вошла Лида. Она тоже была в красном платье. Мы торопились говорить и пить вино, т. к. я должен был уходить. Мне очень хотелось, чтобы Тамара меня проводила к поезду. Она, как обычно, терялась. Ей и хотелось, и она боялась попасть в неудобное положение, встретившись там с Марийкой.

На этих днях произошел у меня неприятный случай. Я 30.09 получал продукты на все точки. Когда я приехал на «Маяк», меня внезапно оставили здесь, а продукты с 6‑й приказали отправить на 8‑ю. Туда пришлось отправить и табак, из которого несколько раз закурили ребята. Скурено было гр. 30 табаку. Я забыл добавить туда и отослал так. Вечером же Кутлов позвонил мне, что не хватает 50 гр. табаку. Я сказал, как это случилось, и пообещал с 1‑й же подводой табак дослать. Несмотря на это, он в течение 3 дней жаловался по всей линии, в т. ч. и старшему лейтенанту, что я присвоил его табак. Наконец, он позвонил мне, что я вор и нахал. Это меня крайне оскорбило. Я при первой возможности послал ему весь свой табак, гр. 100, и написал записку, что он может получить мой табак и за следующую декаду, и сказал, что считал его культурным человеком и никак не ожидал такого отношения. В ответ он назвал меня свиньей.

До этого случая Кутлов казался мне наиболее культурным человеком в роте. Он ленинградец, окончил 9 классов, охотно разговаривал со мной и как будто выказывал уважение. Как можно ошибиться в людях!

Вообще я заметил, что живут здесь в роте все как волки. Кажется, что это закадычные друзья, но по всяким пустякам эти «друзья» сразу сбрасывают с себя овечью шкуру и готовы перегрызть друг другу горло. Этого я не наблюдал в 100‑м полку связи.

9 октября 1944 г.