Фронтовой дневник (1942–1945)

Юра томится по тебе, очень беспокоится, если долго не пишешь.

Вторую четверть он окончил успешно. По всем предметам 5, только по алгебре 3. Работает много, удивляется, как это мне удалось приучить его усидчиво работать. С учителями подружился. Я жалоб на него уже не слышу. На елке читал отрывок из «Мцыри». Прочитал очень хорошо. Дома послушный. Помогает по хозяйству, но упрямство еще есть.

Юра в письме от 31.X.44 г. пишет:

Я обеспокоен твоим долгим молчанием. Вот уже два месяца от тебя нет писем. Где ты и что с тобой – об этом я ничего не знаю.

В Ейск приехал Г. Н. Красовский и стал директором педучилища. Тамара Михайловна уехала в Пашковскую. Выходит, что Тамара Михайловна все распродала и увезла с собой, а мы остались в том, в чем есть.

Получил еще незначительные письма от Дагаева и Анисимовой (Дмитренко).

Интересное письмо прислала Валя Бардакова. Цитирую:

Василий Степанович, родной! Сегодня получила ваше письмо. Я бегала, прыгала, как ребенок. Я целовала это письмо, потому что оно написано вашей огрубевшей рукой. А в конце я ревела. Я не могу представить вас в такой обстановке, где вы сейчас. Я всегда думала, что вы всегда чисты и опрятны и по-прежнему с такими же нежными, почти детскими пальцами, как в педучилище. Как обидно за все то, что вам приходится переносить сейчас! И вот сейчас, как никогда, хочется увидеть вас, согреть вас своей лаской, прижаться к вам и долго, долго плакать. Как хочется разделить ваши трудности, хочется помочь вам, сделать хотя бы небольшое, но приятное для вас дело. Я бы с радостью пожертвовала всем, ради хотя бы небольшого улучшения теперешней вашей жизни.

… Может, хотя бы письмами я буду немного согревать вас. Я иногда представляю, как я после войны встречу вас, как я брошусь к вам. Но когда это будет? О боже!

16 февраля 1945 г.

Продолжаем жить в Левиттене, в поселке на подступах к Кенигсбергу. На переднем крае некоторое затишье, только для порядка бухают батареи, ведя артиллерийскую дуэль.

На передовую везут боеприпасы, идут танки. Оттуда везут раненых в госпиталь, который расположен рядом с нами.

Немецкого населения здесь нет. Военных тоже мало. Позавчера мы ходили по домам разыскивать печку, чтобы устроить баню, и неожиданно в одном доме наткнулись на немцев – старика и старуху. Мы с любопытством смотрели на них. Они встретили нас как обреченные и ко всему готовые. В их глазах не светился страх и ужас. Нет, их глаза были полны самым неподдельным безразличием.

В нашем доме живет одичавшая и ожиревшая от валяющегося кругом мяса старая кошка. Я хотел ее поймать, но она убежала.

В соседнем доме, в причнике349, забившись в угол, живет собака. Днем я ее никогда не видел и застал ее там крепко спящей. Она бодрствует, очевидно, по ночам.

Корова наша по-прежнему доится и снабжает нас два раза в день молоком. Свиные туши постепенно начинают протухать.

Ребята уже объелись и свинины, и молока и почти ничего не едят. Саша Букатов, засоривший желудок, лежит на полу и стонет. У него ноет под ложечкой и позывает на рвоту. Я боюсь, чтобы он не отравился. Сегодня он решил сделать молочный кисель из «крахмала» – «мондамин»350. Я попробовал на язык этот крахмал. Он был соленый. Я сказал, что это не крахмал. Но Саша все-таки смаковал его, сварил кисель и, кажется, немного съел его. Боюсь, не приключилось бы с ним чего плохого.