Фронтовой дневник (1942–1945)

Маруся Макарова сообщает, что учится в Краснодарском пединституте на литфаке, пишет, что́ видела в кино, театре, оперетте, и говорит: «Надеюсь, все это вы видели». И затем: «Завидую, что вы много видите, путешествуете, узнаете много нового». Спрашивает о Кагокове, Бородатове, а потом, кокетничая или наивничая: «Маленький вопросик: что значит хорошее письмо?»

Хорошее и, как всегда, умное и оригинальное письмо прислала ее младшая сестра Надя Макарова, работающая начальником поста ВНОС где-то недалеко от передовой:

Сегодня получила от вас долгожданное письмо. Оно положило конец моим тревогам за вас. Вы молчали что-то около 3 месяцев. Я очень беспокоилась, не знала, чем это объяснить, и написала на имя командира вашей части.

… Из вашего письма я узнала, что вам очень трудно. Вы знаете, даже по вашему почерку видно, что вы находитесь в отвратительных условиях. Раньше такой аккуратный почерк, теперь стал небрежным.

… То, что вы пишете о себе, о вашем безразличном отношении к жизни, знакомо и близко мне, т. к. я нахожусь примерно в таких же условиях.

Только в одном я с вами немножко не согласна – в том, что вы не верите в хорошее будущее, а я хоть немножко, но верю.

Неужели я, служа я армии 3 года, не завоевала себе хоть немножко счастья?! Я говорю «немножко», верно, потому, что и у меня бывают смутные минуты. А в общем ничего. (Ведь больше ничего нельзя сказать.) Скоро кончится война, и каждый найдет себе уютный уголок и свое маленькое счастье. Так и должно быть, а не иначе. На это все мы имеем полное право.

(Она смешивает жизнь с желаниями. В. Ц.) Имейте хоть маленькую надежду и не предавайтесь мрачным мыслям.

… Вы, наверное, так же, как и я, скучаете о родине. Что и говорить. Ведь от этого нельзя отказаться. Я очень скучаю о Родине, о нашей большой родине, такой гостеприимной и родной. Здесь все такое чужое.

Я засиделся. Уже два часа ночи. Бензиновая коптилка, испаряя пары, довела меня до головной боли и тошноты. Надо отдыхать, а отдохнуть негде. Думаю расстелить на полу свою шинель и спать на ней. Не первый и не в последний раз.

15 марта 1945 г.

Мы жили в Фуксберге на КИПе и обслуживали множество телефонно-телеграфных линий. У нас было плохо с продуктами. Корова наша пока осталась на № 275. Мы вчера ее не взяли, т. к. на заставе коров, если на них нет соответствующих удостоверений от командования, отбирают. Кстати, теперь отбирают велосипеды, автомашины и др. трофеи. Вчера в нашей квартире забрали мягкие диваны, кресла, часы, пианино. А однажды вечером мимо нас прогоняли трофейных коров. И вот одна из них забралась к нам в сарай, и утром ее не могли поднять.

Трофейщики, немало помучившись, бросили корову, и мы этому очень обрадовались, намереваясь зарезать ее. Но через некоторое время приехал смотреть эту корову капитан, старый седой командир трофейной команды, и, убедившись, что она не встает, уехал. Мы подождали еще несколько часов и решили корову увезти со двора в какой-нибудь сарай и там зарезать. Попытались поднять ее на веревках. Но не тут-то было. Корова казалась совершенно неспособной стать на ноги. Мы с большими усилиями выволокли ее из сарая за голову, ноги и хвост. Перекинув телегу набок, кое-как взгромоздили на нее корову и поставили телегу на колеса. Корова лежала пластом. Длинный и худой, как Дон Кихот, Герман впрягся в оглобли, остальные помогали сзади. Процессия двинулась к одному железнодорожному сараю. За дрогами семенил, щуря глаза, Саша Букатов с хорошо наточенной огромной финкой в руках.