Фронтовой дневник (1942–1945)

Юра от 28 февраля пишет: «Уже давно я не получал от тебя писем. Сам пишу редко потому, что жизнь моя течет однообразной чередой. У меня плохо с одеждой и обувью. Ведь мне никто не помогает. Ну, а так вообще мне здесь живется хорошо. Куда лучше, чем с Тамарой Михайловной Дюжевой».

Губенко от 24 февраля пишет: «Радость наполнила мое сердце, когда я получила от вас письмо. Я была ему безгранично рада, а вам благодарна. Ваше письмо произвело на меня огромное впечатление. Мне понравилась ваша искренность и правдивость, чем вы всегда отличались от всех.

… Сидим в развалинах… Тоска».

Снилась мне Тамара Паращевина – и так необычно. За день я забыл содержание сна. Помню, что с Сашей Букатовым мы приехали на короткое время к ней. Шли по улице. Тамара шла впереди. Она была постаревшей, но со следами прежней греческой красоты, в расстегнутом демисезонном пальто, как ходят беременные женщины. Я все присматривался, не беременна ли она. Она много болтала и как-то заискивала передо мной, чему я немало удивлялся. Потом уже в доме она угощала нас с Сашей, которого я представил ей. Помню, что ужин был скромный, и бросалось в глаза, что Тамара очень нуждалась. Так, на ногах у нее были какие-то сандалии с подошвами, сделанными из переплетов каких-то книг. Я даже прочел автора.

26 марта 1945 г.

Опять в Топинау. Сидим и ждем, куда нас пошлют. Выполняем всякие хозработы в роте, чистим дворы и улицы от мусора и хлама.

На дворе установилась настоящая весна. Тепло, солнечно, хорошо. Весь день ходим в одних гимнастерках.

28 марта 1945 г.

Вчера стоял часовым и в это время получил письма от Юры, Казанских и Дагаева и от Настеньки.

Юра пишет взволнованное письмо.

Дорогой папа! Добрый день или вечер. Получил только что твое письмо из-под Кенигсберга. Из письма видно, что ты идешь в наступление. Но ты прямо этого не говоришь. Лучше сказать прямо.

Я очень за тебя переволновался. И сейчас пишу письмо, а сам плачу.

Ты, значит, на передовой и идешь в бой на занятие немецкого города? А я этого до сих пор не знал. Ты мне ничего не писал об этом. Я очень боюсь за твою судьбу. Ведь у меня никого не осталось, кроме тебя. Вспоминаю тебя. Помнишь, как мы ходили вместе ловить рыбу, купаться?

Очень, очень хочу тебя встретить.

Казанские, Нина и Зоя, и Дагаев пишут: «Желаем, чтобы в новом учебном году вы были на своем месте, в аудиториях, где бы новые учащиеся, как мы в прошлом, слушали ваши лекции, которые всегда были интересны, а сейчас, с опытом, приобретенным в период отечественной войны, они, безусловно, будут еще интересней».

Дагаев говорит о Казанских: «Ты отлично представляешь, как дорого стоит учителям вырастить сознательных тружеников нашей родины. Но как приятно становится тогда, когда своих питомцев ты видишь в числе тех, которых ценят и уважают за труд и преданность нашей родине».

Настенька прислала фотографию и пишет:

Дорогой мой! Я всегда рада получить ваше письмо и с большим удовольствием ответить. Я не забыла вас и не забыла счастливые минуты, проведенные вместе. Мне хочется, чтоб прошедшее вернулось обратно, чтоб хоть один только час побыть вместе. Я думаю, что счастье еще улыбнется нам, и мы встретимся. Вы остались в моей памяти на долгие годы, и я всегда буду рада встретиться с вами.

Я нахожусь в той же Литве, но не в той деревушке, где встречалась с вами. Вот уже второй месяц, как я оставила ее, а главное, ту памятную землянку, которая стала для меня родным жилищем. Ничего не сделаешь. Такая жизнь наша: «Не живи, как хочется, а живи, как велят».

Дождемся конца войны, придет долгожданный счастливый день, когда все мы вернемся к своему прошлому – вы к сыну, я к своим родным.

29 марта 1945 г.