Фронтовой дневник (1942–1945)

Подъехали к сараю. Стали переворачивать телегу. И вдруг наша корова сразу ожила. Она прыгнула на ноги и стала удирать, как будто у нее и вовсе не болели ноги. Корова или догадалась, что ее хотят зарезать, или была просто хитрой и прикидывалась слишком уставшей, чтобы не идти дальше. Ее поймали и привязали в сторонке за будкой. Но тут явился капитан с командой, и корову угнали. Нам оставалось облизнуться и с разочарованием подумать об ушедших котлетах.

Сегодня получил письмо Настеньки Кривоноговой, девушки с поста ВНОС, с которой я, будучи на «Ободке», весело провел один вечер. Она пишет:

Я всегда вспоминаю о вас и о нашей короткой встрече, а теперь, как только вспоминаю, так беру ваше письмо и прочитываю по несколько раз сряду. В моей жизни вы не были как странник, а возбудили во мне те чувства, которые выпали за два года моей армейской жизни.

Я могу назвать вас особенным человеком, потому что вот именно вы возбудили во мне особенные чувства. Я никого не могла глубоко затаить в своем сердце. Тот вечер надолго остался в моей памяти, и я с грустью вспоминаю о нем. С грустью потому, что он быстро пролетел и вновь не повторился. Приходится только вспоминать о нем и жалеть о чем-то. Ну, ничего. Если будет желание, мы встретимся и это все повторим по-прежнему.

16 марта 1945 г.

На полях местами рыхлый снег, в ложбинках лужи талой воды, над землею весь день плавает, как дым, серый туман, а в невидимом небе звенят жаворонки.

Только забрезжит утро, черные скворцы роются целыми стаями на прусских дворах в кучах всякого хлама, порожденного войной, таскают перья и все необходимое для гнезд, а если гнезда разбиты осколками снарядов или бомб, скворцы делают новые на чердаках.

Вчера в Унтервангене360, у реки, еще наполненной снежной водой, я видел нахохлившиеся почки вербы. На полях по-весеннему свежо, молодо, и ярко зеленеет озимь.

И птицам, и вербам, и ожившей природе нет никакого дела до того, что в 2 десятках километров, у стен Кенигсберга, гремит артиллерия, сбрасывают смертоносные бомбы самолеты, идут беспрерывные кровопролитные бои. У природы свои законы, вечные и непреложные, и она, даже на передовой, задымленная и забрызганная человеческой кровью, всегда прекрасна. И в свой смертный час смертельно раненый человек забывает все, от всего отрешается и видит только, как друга, цветочек белой полевой ромашки, полевой колокольчик, потревоженного жука или муравья, спасающего свою куколку. И человеку легче переносить мучительные страдания и легче умирать.

Вчера я собирался написать письма, но не смог, потому что до тошноты угорел от неисправного карбидного фонаря. Сегодня чистил и мыл комнаты с Митей Букатовым и Сережей Тиховым. Комнаты были загажены, как авгиевы конюшни, и мы потратили на уборку полдня. Вечером было устроился писать письма, но пристали ребята, чтобы я почитал дневник. Я прочел им все, что записано в этой тетради. Ребята всегда охотно слушают. Сейчас 12 часов ночи, и письма писать уже поздно.

17 марта 1945 г.

Из письма к Марии Макаровой: