Фронтовой дневник (1942–1945)

Ну, начались дни золотые! Вчера мы еле успели пообедать, как нас заставили сесть на машину, и мы поехали. С нами ехал какой-то чужой лейтенант с чемоданами. Ему нужно было в Жариково. Когда мы приехали туда, оказалось, что ему надо ехать еще км 4, на аэродром. Шофер Недоступов и гвардеец отказывались везти его дальше. Он пообещал им пол-литра. Все слезли. На машине остались я и Ягдаров, как самые пожилые, в кабине шофер и гвардеец. Машина пошла в сторону, ребята пошли до перекрестка пешком. Лейтенант действительно дал пол-литра. Эта была харбинская ханжа (очищенный самогон). Мы выпили ее вчетвером среди поля, на плащ-палатке, закусили хлебом и салом. Выпито было мало, однако всю дорогу гвардеец и шофер пели песни.

На станции Хороль были вечером. Кое-как из кип сена сделали шалаш и в нем ночевали. Я ужасно мерз, ревматизм ныл и сверлил. Утром в каком-то помойном ведре сварили рисовую кашу из чужих продуктов и отправились на «Памир», где предполагали жить до подачи вагонов. Вещи сгрузили на подводу, сами 5 км пошли пешком.

Проходя через хорольский базар, мы с гвардейцем завернули туда. Сразу же нас оседлал патруль. Я «оторвался», гвардейца же «попутали», повели в комендатуру и отобрали у него пистолет, т. к., оказывается, сейчас запрещено офицерам оружие, если они по должности ниже комбата.

Приехали на «Памир». Здесь ряд удобных фанз. В них мы и предполагаем расположиться. Когда стали разгружать вещи, то оказалось, что гвардейцу опять не повезло. Его немецкое пуховое одеяло, которым он так гордился и под которым много раз доверчивым женщинам «давал под хвост», эта его гордость вдруг исчезла.

Оно, завязанное в плащ-палатку, где-то свалилось. Гвардеец метал громы и молнии, но одеяло не нашлось. Он уехал разыскивать его с ездовым и сержантом Пчельниковым. Уже вечер, а его все нет.

Мы перебрались в фанзу, устроили места для ночлега, провели связь. Потом нам захотелось есть. Но продуктов с нами никаких не было. Я достал у гражданских ведро картошки, нашел кастрюлю, в которую живущие рядом с нами девушки, кажется, ходили писать, вымыл ее и сварил картошку. Чай вскипятил в ведре. Хлеба достали у девушек, соль была на окне, сала отрезали у гвардейца и покушали. Приближается вечер. Мы топим в фанзе печку.

15 октября 1945 г.

Гвардеец так и не нашел своего одеяла. Кроме одеяла, в этом же узле была кожаная немецкая тужурка, 20 метров мануфактуры, бархатная подушка, простыня, брюки Коренькова и моя чистенькая и почти новая гимнастерка, которую я приберегал к демобилизации и хранил в чемодане гвардейца. Он же положил ее в узел. Теперь я остался в рваной старой гимнастерке, и мне в праздник нечего одеть.

Позавтракали. Никто ничего не делает. Гвардеец уехал узнать, работает ли баня. Думаем помыться.

16 октября 1945 г.

Сидим в Хороле. В бане вчера не помылись, потому что был выходной день. Сегодня мы сходили туда понапрасну, т. к. баня просто закрыта.

Снилась мне гражданская жизнь. В каком-то магазине готового платья я покупал костюм, пальто, шляпу. Потом видел Лиду и Тамару. Будто Лида жила в Ейском доме рабпроса418, что рядом с бывшим педучилищем, почему-то и мы там были с Тамарой, будто ждали квартиру. Дом передвигали, была кругом суета. Дом в конце концов раскололи. Я так устал, что улегся у ног Тамары. Мы решили с нею отправляться жить в ее домик. Появился Юра. Мы с Тамарой предложили ему перебраться жить к Тамаре. А он будто бы жил у Дюжевой и сказал, что он еще с месяц поживет там, а потом переберется.

Дня четыре тому назад я получил открытку от Зины Рассохи и, наконец, письмо от Лидии Григорьевны.

Рассоха 23 августа пишет:

Вчера я получила паспорт, и теперь я опять гражданин, а не воин. Уже 10 дней дома. Все спорили, куда мне идти на работу. Комсомольской работы в станице нет, а дошкольной и подавно. Ехать куда-то Дуся (сестра) не хочет, т. к. даже самого необходимого у меня нет, к тому же и питание сейчас дорого. Пока еще ничего не решено в моей судьбе.

Прошли для Зины времена, когда она разъезжала с майорами то в оперу, то в оперетту!

Лида, как всегда, прислала длинное письмо все на той же тонкой желтой бумаге: