Фуэте на Бурсацком спуске

— Я с 1907 года в партии и в подполье, — отрезал Илья. — Если бы меня нашли, то в армию звать бы не стали — повесили бы на ближайшем телеграфном.

Они помолчали, снова выпили. Взгляд инспектора немного потеплел, и Морской поскорее продолжил объяснение:

— Но мне и в самом деле нечего скрывать. Призвать меня, должно быть, не успели… Я родился в конце декабря 1898 года по старому стилю. То есть в начале января 1899 года по новому. Естественно, постоянно возникает путаница. Во-первых, в старых бумагах всюду 1898 год, во-вторых, я сам частенько автоматически говорю его. Но нынче-то это называется 1899-й…

— Ладно, выкрутился! — обрубил Илья. — Тогда ты мне такую штуку объясни! — Он, кажется, был уже довольно пьян. — Как так вышло тогда, в 1918-м? Все на войну, давить бушующую контру… Мы — окружение товарища Межлаука — с боями вывозить в Москву ценности Госбанка. А ты вдруг в Саратов, как подлый дезертир. Как это понимать?

— Тут уж простите, но куда послали. И, знаете, — всему был свой предел, и оскорблений Морской терпеть не собирался, — тот ад, что был «в тылу», я б и врагу не пожелал, поверьте, — он перевел дыхание. — Ну хорошо, я поясню. К Валерию Ивановичу Межлауку в помощники я попал в 18 лет. Наши родители дружили, вы ведь в курсе? — Морской, припомнив давние события, печально усмехнулся. — О, дивен мир глазами пылкого юноши! Умнейший, образованнейший начальник, я сам — красногвардеец в тылу, вершащий большое важное дело, несущий народу грандиозное будущее… — Он больше не следил за реакцией Ильи, переключившись на тяжелые воспоминания. — Я был почти что счастлив, а потом мою мать свалил тиф. Как раз, когда немцы вздумали наступать. Я не мог ее оставить, и товарищ Межлаук, войдя в положение, дал мне направление в Саратов. Да, в тыл. Но с очень важным поручением. Вы слышали про эпидемии на фронте?

— Я видел! — стукнул себя кулаком в грудь Илья.

— Значит, вы меня поймете, — обрадовался Морской. — Кроме спасения матери, на меня возлагалась миссия по созданию новых действенных санитарно-гигиенических и эпидемических отрядов. Межлаук знал, что я не подведу. Кто, как не я, вытрясший душу из всех врачей, соорудивший домашний лазарет и поклявшийся вырвать мать из цепких лап тифа, знал все про эпидемии? — Морской с удивлением заметил, что все еще гордится той победой. — Для начала надо было создать передвижной госпиталь хотя бы на 50 коек. И все это быстро, потому что эпидемические отряды РККА, доставшиеся в наследство от царской армии, сплошь были непригодны, а люди гибли сотнями… Извините, — он вздрогнул, прогоняя страшные картины, — перескочу на пару лет вперед и скажу, что с задачей справился, но через что прошел, пожалуй, лучше и не вспоминать. Когда сам слег, был даже рад. Сил не было совсем… Вы знаете, какой процент потерь от эпидемий среди действующих войск? Вы знаете, что чувствуешь, когда, ради спасения еще не заболевших, всех заразившихся решаешь не спасать?

Инспектору таки удалось вывести Морского из равновесия, но это пошло на пользу делу.

— Ну ладно, — поднял руки Илья, растерявшись и, стало быть, капитулируя. — С этим тоже ясно. Хотя… Какого черта ты тогда делал в харьковском ВОХРе после выздоровления? Такое понижение… В чем провинился?

— В ВОХР я попросился сам, — охотно ответил Морской. — Это на тот момент была единственная возможность остаться в Харькове. Мне дорог город детства. Родители приехали сюда из Екатеринослава, когда мне было два. Занятно, что малой родиной я считаю Харьков, они же для себя — Екатеринослав. Ну, то есть Днепропетровск, если по-новому…

— Погодь-погодь, — Илья, похоже, слышал только интересующую его часть рассказа. — Ты попросту бежал от фронта, да? Ну ты, товарищ, глу-у-уп! Война-то уже была, считай, в шляпе! Вернулся бы на фронт, а фронта б никакого и не видел. Зато сейчас бы был военный доктор с чином. Стоял бы в очереди на жилье в «Красном медике», получил бы квартиру уже к лету. Такой дом отгрохали! Со всеми удобствами! Напротив комнаты своя, заметим, кухня. А в кухне — ванна! Во как можно жить! Еще и уголь для печи бесплатно возят. А ты? Опять «привет, товарищ писа́рь». Да еще и в ВОХРе…

— Да… Кабы не моя сентиментальность, я непременно мог бы стать героем, — усмехнулся Морской. — Но не стал. И даже медицинский, куда пошел учиться после ВОХРа, бросил. Когда ты врач, то или ежечасно играешь чьей-то жизнью, или бесполезно перекладываешь бумажки. Третьего не дано. Я слишком нервный для первого и слишком гордый для второго. И потом, я, наконец, нашел, где можно приносить пользу, ну, скажем так, безопасно. Сначала просто, заработков ради, я стал править тексты для редакций и писать в газеты. Потом, совсем вернувшись к довоенной жизни, увлекся театром. В общем, сейчас я на своем месте… — Морской поднял рюмку и мысленно сказал: «Что ж, за Нино́!» А вслух продолжил укреплять собственную оборону: — Илья Семенович, вы зря вцепились в мою биографию. Я трижды ездил за границу. Перед поездкой, вы же понимаете, меня проверяли. И я все же поехал. Значит?..