Функция: вы

Она поняла это по-своему:

– Тогда поспи. Попробуем еще раз перед выходом.

Я поднял ладонь:

– Нет. Погоди.

Усталым, сонным, да хоть при смерти – я должен был видеть атрибут. Вихри атра-каотики-суммы. Следы многолетнего пребывания в лабиринте. След создателя. Связь с Минотавром. Что угодно из системы. Но в подрагивающем свечении, исходящем от комнаты, минотавровой одежды, Ариадны и меня, лежало полуобнаженное женское тело – и я не видел ничего, кроме него.

Сморгнув преломления уджата, я отступил и сел на кровать. Госпожа М. повернула за мной голову.

– Уджат ничего не видит. Нет даже следов микробиома синтропа. Для системы здесь есть только ты и я. Ее как будто не существует.

В обращенных ко мне птичьих глазах было темно и глухо, как в колодце. Но они смотрели. Они ждали.

– Что ты об этом знаешь? – Я посмотрел на Ариадну. – Такое бывает?

Она молча покачала головой.

– А хранилище с Нимау? Ты говорила, что атрибуты там никто не может найти. Как это работает?

– Я не знаю.

– А Дедал? В момент перестановки он ведь изымает нас из системы или что-то такое? Чтобы разрушить все связи. Иначе мы не могли бы стать его функциями, так?

– Я… – Ариадна замолчала. – Извини. Я не знаю. Не помню.

Я шумно выдохнул:

– Точно. Прости.

У меня руки шли мурашками. На что я смотрел? Чего не видел? Что Минотавр собирался делать с госпожой М., от чего Стефан отказался во всех вероятностях? Мой отяжелевший, переполненный тайнами мир будто застыл в ожидании последнего толчка, и я чувствовал, что вот-вот все перевернется с ног на голову, и обрушится буря, которую они годами копили по песчинкам.

Я не знал, как далеко мы зайдем, распутывая узлы прошлого. Сможем ли понять причины Стефана, нагнать Минотавра, за которым едва теплился след… Но я хотел. Я должен был знать.

Чтобы остановить его, если потребуется.

* * *

Он приходит почти каждую ночь. Иногда уходит, потому что поздно, потому что глупо, потому что у Мару снова мигрень и возражает он тихо, но настойчиво: нет.

Хольд, нет.

Хольд, не сегодня.

Твою налево, Хольд, какие сигнатуры, тебя ноги не держат, Хольд.

Но чаще он остается. Тогда Мару прикрывает ко мне дверь. Тогда я лежу, спрятав ладонь под подушку, и слушаю, как электризуется воздух за стеной. Как Мару пытается говорить тише, а он все время повышает голос, как Мару почти шипит, в том числе моим именем, а он стервенеет и входит в штопор. Минут десять они препираются. Совсем рядом, метр сквозь стену, шумит термопот. Мару толчет чай и режет лимоны. Минотавр надирается, как перед полевой ампутацией. Затем все смолкает, и они начинают работать.

Тогда я выхожу.

Никто, даже Минотавр, точно не знал, за какие заслуги Дедал позволил Мару вытащить врезные замки у пяти дверей и превратить их, связанные общим угловым коридором, в подобие квартиры. Три спальни, каждая с ванной, безоконная комната «для безмятежности», но главное – просторный лофт с четырьмя восточными окнами, в войну работавший как лазарет. Треть им так и осталась, за белой пластиковой перегородкой, занавешанной мягкими лентами жалюзей. Сам Мару обычно отшучивался: мы с Дедалом оба любим чай. Но мне казалось, что дело в растениях. Здесь все было в них: вьюнах и папоротниках, и гигантских, нависающих над головой монстерах, как в доисторических лесах. Мару поливал их часами. Удобрял, рассаживал, что-то постоянно об этом читал. Но главное – никогда не удивлялся, когда вдруг пропадали одни горшки и из ниоткуда появлялись другие.

Я не знал, зачем делал это. До того, как случилось то, что случилось, и лабиринт накрыло тяжелым саваном молчания, до появления девушки за перегородкой, чей редкий пульс звучал как эхо погасшей звезды, я был уверен, что Мару удалось приучить меня к нормальной спокойной жизни. Но уже через неделю после начала их ночных бдений я ждал Минотавра, как к себе, внимал его голосу в коридоре, как прежде, и, покидая выделенную мне спальню, прятался под многопалыми зонтами монстер, чтобы ничего не было нормально и спокойно.

Каждую ночь я узнавал, что́ они скрывали от других. Каждое утро я забывал об этом, потому что не хотел разочаровывать. Человек, которого делал из меня Мару – с планами на будущее, с попытками в учебу, – был слишком хорош, чтобы сидеть и слушать их под открытой дверью. Человек, которого не доделал из меня Минотавр, не боялся бы, что об этом узнают.

Вначале они всегда немногословны. Перебрасываются цифрами и сухими уточнениями. Затем разгоняются, строят теории, чтобы разнести их в пух и прах. И тогда им даже весело, но не так, как будто все хорошо, а потому что нет сил терпеть плохо. Тогда Мару выплескивает чай, наливает виски – не потому, что хочет, а чтобы меньше досталось другому. Пару часов они сидят и разговаривают, как в древние-добрые, обо всем на свете. Кроме девушки, лежащей за перегородкой. Каждое утро я забываю почему.