Функция: вы

Он больше не злится. Ни на него. Ни на меня. Мару не умеет делать это дольше минуты.

– Прости, – отвечаю я.

– Все в порядке. – Он бодрится. – Рано или поздно это должно было случиться. Ты прав. Он орет, как потерпевший.

Я рассеянно дую на чай. Мару смотрит мимо меня, и вдруг хмурится, и повышает голос, и тут же морщится от этого усилия.

– Хольд, нет! Это не трогай! Положи на место, кому говорю!

Мару бездумно треплет меня по плечу и возвращается к перегородке. Вся тяжесть его мира снова умещается в человеке, которому это не нужно.

Прибираясь, они тихо разговаривают за моей спиной. Я методично топлюсь в чае и слышу, как Минотавр спрашивает, сколько мне лет. Мару вздыхает: не будь ребенком. Продолжает чуть погодя: если не помнишь, спроси. Но это билет в один конец, Минотавр никогда не спросит. Так что, не оборачиваясь, я говорю на всю комнату:

– Семнадцать.

Минотавр фыркает:

– О, любитель погреть уши во взрослых разговорах. С прошедшим!

Я отвечаю:

– Спасибо.

Мару замечает:

– Декабрь был три месяца назад.

Минотавр говорит:

– И будет еще через девять.

Я знаю, что ничего для него не значу. А если и значил когда-то, так это нам обоим показалось. Я совершил страшнейший грех с точки зрения человека, пожираемого гордыней. Я не принял его таким, какой он есть, даже за неуклюжую, нерегулярную, не подкрепленную ни одним сдержанным обещанием плату – быть принятым в ответ.

– Эй… ребенок, – слышу я неожиданно рядом.

– Хольд! – возмущается Мару, явно его упустив. – Не трогай.

– Чем я, мать твою, его трогаю? – огрызается Минотавр, и передо мной впечатывается в стол ополовиненная бутылка виски. – Волнами звука?

Мару стонет:

– Какой же ты иногда урод.

Минотавр вскидывает руки, изображая пьяную безоружность, с которой десять минут назад наворотил дел, – а мне цедит:

– Уверен, ты сидел под дверью каждую ночь.

Я отворачиваюсь, не выныривая из кружки:

– Нет.

– Врешь. – Он отлично знает меня.

– Докажи. – Я неплохо знаю его.

– Сам докажешь. Если ты слышал то, что не должен слышать, то придешь еще раз. Не завтра, но как-нибудь. С таким багажом тебя не хватит надолго.

Он, конечно, прав. И хорошо, что он об этом знает: уверенный в своей правоте Минотавр слишком много говорит. Теперь я знаю: он будет меня ждать. Это часть его программы по монополизации истины. Я допиваю чай и ухожу, и пару дней сплю, накрывшись подушкой. Через неделю с их закрытой двери на меня смотрит записка. «Детям вход воспрещен». Он настолько уверен, что я не выдержу, что в честь этого готовит салют.

Две недели я хожу по спальне, проигрывая в голове киношные диалоги, слушаю их разговоры, прислонившись к стене. Потом вдруг говорю себе: хватит. Выходит неожиданно легче, чем в первый раз, и это придает мне уверенности: хватит. Хватит! Я говорю себе: плевать на все, что там происходит. У меня может быть нормальная спокойная жизнь. Я начинаю просыпаться в семь, чтобы ложиться в десять и ничего не слышать, и на подстраховку нахожу в комнатах Мару огромные вакуумные наушники. Но проверяю их раз или два. Потому что внезапно все заканчивается. Без криков и ругани.

Минотавр просто перестает приходить.

Я знаю, дело не во мне. Слишком много чести. Это девушка за перегородкой вынудила его отступить. Отвыкший от тишины, без шума и споров за стеной я маюсь совершенно иным видом бессонницы, а по утрам все чаще залипаю на белой двери. Пульс за ней тонок, одна и та же нота. Редкие, редкие капли дождя.

В открытых окнах теплится апрельский полдень, гудят автомобили и над крышами рассекают скворцы, когда я наконец спрашиваю:

– Почему она не просыпается? Она же живая.

Сидя за компьютером, Мару так увлеченно ковыряется вилкой в банке с тунцом, что отвечает машинально:

– Ее мозг считает иначе.

– Почему?

Скрежет гаснет. Вилка замирает. Осознав, что это я, а не с тот, с кем он говорит об этом обычно, Мару аккуратно поднимает взгляд.

– Ариадна была дубль-функцией, но ее партнер погиб.

Мне мало официальной версии. Он видит это, со вздохом отставляет консерву в сторону:

– Она думает, что тоже мертва.

– Почему?

– Из-за того, как умер он. – Мару тянется к смартфону и рассеянно поясняет: – Выстрел в голову. Мгновенная смерть. У нее не было шанса воспринять это иначе.

– Тогда чем вы занимались все это время?

Он снимает блокировку и начинает писать сообщение, и вопрос мой вылетает к птичкам в окно.

– Что ты делаешь? – настораживаюсь я, потому что на Мару это совсем не похоже.

Он вздыхает:

– Минотавр просил сказать, когда ты начнешь задавать вопросы.

– Что? Нет, погоди! Не надо. Я же только…

Но сообщение оказывается таким коротким, не иначе ряд восклицательных знаков, что Мару уже откладывает телефон и повторяет:

– Он просил сказать, когда ты начнешь задавать вопросы, потому что я запретил ему первым говорить с тобой.

– Что? – окончательно теряюсь я.

Мару смотрит на меня и молчит, и в его взгляде я вижу ту покорную печаль, с которой он читает плохие новости в интернете. Он специально ищет их среди мировой политики, рецензий на книги и научных лонгридов – чтобы помнить: наши контрфункции не все могут изменить.