Функция: вы

– Однако Дедал – существо высокоразвитое. Ампутация для него – дремучее прошлое. Поэтому, когда эффективность какой-то функции опускается ниже критической планки, он спаивает ее с другой функцией, чтобы сделать суперфункцию по собственному подобию. На выходе получается фрактал, потому что дубль-функция – Дедал в миниатюре, включенный в Дедала побольше. При этом количественно он все еще в плюсе. А делается она, не буду томить, путем повторной авторизации. Краткосрочной или, как мы еще называем ее, – сквозной. Как раз то, что нам нужно, чтобы разбудить мозг спящей красавицы.

Минотавр подносит вилку к лицу и задумчиво смотрит сквозь зубчики на перегородку.

– Да. Одну он ее трогать не будет. Сохранение энергии – биологический ва-банк. Но с дубль-функцией – совершенно другое дело. Это высшая биология, всегда эффективно. Два больше двух. Иногда трех. А то и пятнадцати. Спроси у своего опекуна. Он не одну дубль-функцию отстоял перед Минотаврами.

Он кивает на Мару, и тот сухо отвечает:

– Эффективность каждого из партнеров в тех дублях была намного ниже, чем у Миши.

– Зато сколько дел они наворотили вчетвером.

Сейчас Минотавр не такой, каким был в ту ночь. Он сосредоточен и разумен. Он уверен, что все решено.

– Ты хочешь использовать меня, – отчетливо говорю я и слышу, как падает вилка.

– Что, прости? – переспрашивает Минотавр, глядя поочередно то на нее, то на меня.

– Ты собираешься использовать меня, чтобы разбудить эту девушку, – повторяю я. – На остальное тебе плевать.

Он открывает рот. Закрывает. Близоруко щурится, как на незнакомца в конце темного коридора.

– Я предлагаю тебе схватить за жопу естественный ход вещей, а ты мне про использовать? Обратить смерть в жизнь. Воскресить человека. Ау! Разве незнакомая мертвая девочка – не твой типаж?

– Хольд, – одергивает Мару. – Контрфункция – это другое.

– Не спорю. Но разве причина не может быть одна?

– Дубль-функция – на всю жизнь. Они с Ариадной друг друга даже не знают.

– И что? – удивляется Минотавр. – Кристу он тоже не знал. Чем это отличается? Сейчас хотя бы понятны условия.

Мару задерживает дыхание для последнего довода. Самого спокойного и медитативного, самого обдуманного из всех:

– Сейчас все по-другому.

Минотавр не понимает:

– Что – все?

Но Мару молчит, и это большое, значительное молчание уже наполнено ответами, которые Минотавру никогда не нравились.

– Осторожнее, – глухо предостерегает он. – Потому что, если окажется, что дело было лишь в остром состоянии, мы снова будем играть по моим правилам. А этого никто не хочет.

Мару не отвечает. Минотавр встает. Злись, приказываю себе я. Злись, иначе проиграешь.

– Окей. – Он смотрит на меня. – Мой кредит доверия – как у африканского диктатора, я понял. Но ведь ты, ребенок, – это же ты парил мне мозг: не нужна иная причина помогать ближнему, кроме той, что ты можешь. Все в мире хочет жить, жизнь – величайший дар, Дедал ух какой молодец. И дальше в таком духе. Только вот у Дедала закончились квоты. А у нас? У тебя? Разве это не то, во что ты веришь? Ибо как смерть – через человека, так через человека и воскресение мертвых, нет? Ничего не екает?

– Это что? – вскидывает бровь Мару.

Минотавр морщится и не отвечает.

– Ты что же, – удивленно продолжает Мару, – читал Новый Завет?

– Конечно, – огрызается Минотавр. – Много разных. Иначе откуда бы я знал, что бога нет? – Он смотрит на меня и спокойно уточняет: – Или из этого ты тоже вырос, ребенок?

Мару хмурится.

– Не дави на него.

Минотавр закатывает глаза.

– Просишь так, будто он ядерная кнопка.

Я знаю, зачем он делает это. Все – это. И что она значит для него. Я знаю, что значение это не выводимо из мужского и женского, прошлого и будущего. Это сверхчеловеческое. Эгоизм бога, подчиняющего материю и время. Вырос ли я из него? Из веры в существо, способное воскрешать мертвых?

На улице ярко и тепло. Лучший день с начала года. Я думаю о том, что девушка за перегородкой его не увидит, но в этом нет моей вины. Я не пытался убить ее, не причинял боли и не желал зла. Достаточно ли этого, чтобы ответить нет? Просто не быть виноватым?

Я молчу. Я знаю, что запутался. Не сегодня, а когда-то очень давно, в переплетениях собственной веры, тяжелой, как корабельный трос. Она обещала так много спасения, что я не пытался спасти кого-то сам. Не убий. Не кради. Не лжесвидетельствуй. Просто-не-делай-ничего. И мне хочется сказать, что на Кристе все сломалось. Что в жизни каждого случаются моменты, когда ты становишься храбрым и больше не стоишь в стороне. Но правда в том, что тем хмурым декабрьским днем, совершив перестановку функций, я спас не девочку и ее музыку, и игру на пианино, и незаписанные стихи. Я спас собственную веру, что кто-то вместо меня будет спасать других людей. И так ли Мару прав, считая, что теперь все по-другому?

Я не знаю.

– Дубль-функция… – наконец говорю. – Правда поможет?