Над прилавком мигала лампа. Ее унылое дребезжание напоминало запертого в спичечном коробке жука. Я выгрузил на ленту энергетик, два холодных кофе, гору шоколадок и поднял взгляд, проникаясь музыкой бесконечной ночи. Чего-то в ней не хватало. Наверное, пожарных сирен.
У девушки за кассой немногим меня старше синяки от недосыпа можно было принять за макияж. С лицом человека, воскресшего ради восьмой рабочей смены за неделю, она катала мои будущие покупки по прикассовому сенсору, раз шесть каждую, но некромантская магия круглосуточного на сенсор не распространялась.
– Документы, – пробубнила девушка, заметив, как я пялюсь на незакрытый шкафчик с сигаретами.
– А? Нет. Спасибо. Я не курю. У вас четыре гангрены по вертикали. Это бинго.
Девушка оглядела мою прочерневшую от дождя куртку, продуктовую корзину, собранную в четвертом часу ночи, и флегматично пожала плечами. От такого наплыва эмоций пропикала банка кофе. Щурясь в экран, девушка потянулась за следующей:
– Медик, что ли?
Застигнутый врасплох ее выводом, я тупо кивнул.
Часом ранее, когда мы с Ариадной открыли заднюю дверь саннстрана, я сказал:
– Надо увести ее отсюда.
Ариадна сказала:
– Ничего не трогай.
И так как это прозвучало одновременно, нам было что обсудить.
Госпожа М. лежала на сиденье, с головой завернутая в дождевик. Ни дать ни взять – тело из тех, что безлунными ночами с плеском исчезают под водой. Свет из априкота чиркнул по нейлону, скользнул к прорезиненному коврику, на который, как струйки ртути, стекали тонкие белые пряди волос.
– Представь, что будет, если ее кто-то еще найдет… – начал я шепотом.
– Ничего не будет, – молвила Ариадна. – Никто не видел картину. Никто не знает того, что знаешь ты.
– Но это же…
Ариадна наконец выключила фонарик:
– Ты не хочешь ему неприятностей.
– О нет. Как раз их я и хочу.
Это было правдой. Из тех, что сложно понять, не проговорив вслух, – а после вспомнить, во что же верил до.
– Мы должны забрать ее, чтобы он рассказал все. Чтобы не смог отмазаться от серьезного разговора о причинах, когда их затмят последствия. Если мое имя есть в билетах, значит он мне доверял, верно? Значит, с нами ей ничего не угрожает.
– Мы не будем с ней все время.
– Я не могу оставить ее тут. Считай это предчувствием, и…
Оно не отпускало меня до сих пор.
Я вышел из магазина и направился к крошечному историческому особняку напротив, переделанному под семейный отель. Гостиная была совмещена с ресепшеном, и когда я вошел, увидел кота на краю регистрационной стойки. Кончик его белого хвоста подергивался, как заброшенный в воду поплавок, а лукавая морда красовалась на вывеске снаружи и вышивках вокруг. На всплеск колокольчика вышел хозяин. Увидев меня, он сонно кивнул и побрел запирать дверь.
Поднявшись в номер, я последовал его примеру. Провернул ключ, накинул цепочку, от которой едко пахло стертым металлом, – и вдруг почуял что-то еще. Призрачную взвесь одеколона. Слишком знакомого, чтобы не узнать даже мимолетно. Запах, почти выветрившийся из настоящего, но въевшийся в каждое воспоминание моих первых лет в лабиринте – вместе с сигаретами, апельсинами и дымным солодом виски.
Для двух кроватей номер был крохотным. На столе перед ними гудел телевизор. В разбавленный настенным светом полумрак лились яркие цвета документалки о тропических лесах. На полу лежал дождевик. Рядом с ним – вывернутый свитер. У кровати я увидел еще один, потоньше и свободнее. А тот, что Ариадна стягивала с локтей госпожи М., сидевшей на краю кровати, я узнал без дальнейших изысков дедукции. Я видел его на Минотавре на прошлой неделе.
Заметив меня, Ариадна сказала:
– Нам посчитали ранний заезд и сутки. Больше денег нет.
Я поднял свитер и вывернул с изнанки. Дух бессменного минотаврового одеколона всколыхнул воздух. Всковырнул память.
– Это все было на ней? – спросил я, бросая свитер на кровать.
– Да. – Под очередным оказалась рубашка.
– Но зачем?..
– Это я и пытаюсь выяснить.
Отведя голову в сторону, госпожа М. смотрела на реки в телевизоре. Смотрела на пальмы. На больших крикливых птиц. По лунному лицу, обсыпанному наэлектризованными волосами, чередовались пятна света. Как и на картине, это было единственным, что оно отражало.
О том, что госпожа М. не была человеком, я догадался еще в пятницу. Но разве это что-то объясняло? Мир не принадлежал одним только людям. А потому, стоя перед саннстраном в оркестровом рокоте дождя, я спрашивал у тьмы за водительским сиденьем: почему? Если существовала хоть какая-то возможность, что госпожа М. находилась в машине, –
А потом я кое-что вспомнил.
– Ты был прав, – сказала Ариадна. – Это атрибут. Как Рунчик.
Под рубашкой оказалась черная футболка с глубоким воротом. Когда Ариадна потянула ткань наверх, я увидел полосу живота, похожего на фарфор, и поспешно нашел себе стороннее занятие.
Стягивая покрывало со второй кровати, я мельком заметил, что Ариадна так и не сняла футболку. Пальцы ее застыли у лунного лица.