Für Elise (СИ)

Габриэль махнул рукой. Он все собирался что-то сказать, как в тот раз, когда Элиза узнала, что судачат про нее и Александра, но все не решался, как будто могло быть что-то еще хуже. Сколько она его помнила, всадник всегда был таким: несмотря на то, какое важное положение он занимал, обеспечивая связь между Бренненбургом и Альтштадтом, он никогда не умел говорить людям правду, какой бы она ни была. Даже передать барону недовольство горожан было для него сродни пытке: Элиза лично наблюдала, как он по несколько дней сочинял речь, а потом сокрушался, что был слишком груб и прямолинеен.

— Что-то случилось?

— Да, то есть… То есть нет. Ничего не случилось, просто в городе… беспокойно, понимаешь? Сначала твой папаша, теперь этот ученый, еще и кто-то слухи пустил, будто бы у барона со столицей проблемы, и как бы нам всем это не вышло боком. А оказывается, он еще и уехал. Ты же знаешь, местным только повод дай.

— А ты сам-то в это веришь?

— Конечно нет! — воскликнул Габриэль. — Ну то есть, я, конечно, не знаю, что там на самом деле происходит, но мы-то здесь точно не при чем. Но ты же знаешь, меня одного никто слушать не будет.

Он был прав. Габриэля любили и уважали, но только в моменты, когда от него что-то требовалось. Он передавал барону просьбы жителей, общался с заезжавшими в Альтштадт путешественниками и провожал людей через лес, но когда дело касалось чего-то серьезного, слушали кого угодно, только не его. По мнению альтштадцев Габриэль был слишком молодым и слишком покладистым: если его слово что и значило, то только потому, что из всего города он был к барону ближе всех. Не считая Элизы, конечно.

Воскресное утро в Альтштадте было таким же, как и всегда: под колокольный звон выходя из кирхи, горожане спешили по своим делам. Элиза натянула на голову капюшон и ссутулилась, прячась за плечом Габриэля. Отец старался не пропускать ни одной службы, и налететь на него, только приехав в город, ей не хотелось. Хотя, как бы сильно она не боялась герра Циммермана, вместе с этим в груди теплилась надежда хотя бы мельком, но встретить сестру и мать: после последней вылазки в город она ничего о них не слышала, кроме того, что отец вернулся домой ужасно злым, но так и не понял, что Элиза была на ферме.

— Габриэль, — она похлопала всадника по плечу. — А ты сегодня сильно занят?

— Нет, — он тяжело вздохнул. — Хочешь, чтобы я ходил с тобой?

— Ты такой проницательный! — воскликнула Элиза с искренним восхищением. — Если, конечно, у тебя есть свободное время и ты сам хочешь, я была бы очень рада, но не могу же я тебя заставлять…

— Ну хватит, хватит! Это ты у барона так научилась стелить?

— Нет. Я просто считаю, что ты ведешь себя очень-очень благородно и никогда не оставляешь меня в беде, как настоящий…

Гром, как всегда внимательный к настроению хозяина, громко заржал, заставляя ее наконец замолчать. Они подъехали к небольшому, неказистому дому, за которым явно следили не очень-то тщательно и чувствовался недостаток женской руки. Габриэль поставил повозку у забора и распряг коня, не забыв угостить его припрятанным в кармане яблоком. Элиза, пока ждала его, беспокойно оглядывалась по сторонам, выискивая знакомые лица. Она помнила, что отец ненавидел ходить на базар, и поэтому после церкви всегда шел домой один, отправляя за покупками жену и дочерей. Вообще всю работу, считавшуюся женской, он ненавидел, и даже Габриэля частенько упрекал в том, что он не торопился найти жену, а справлялся с бытом сам. Иногда, устав от отцовских речей и угрюмого лица верхового, Элиза убиралась в его доме сама, но происходило это реже, чем она хотела бы.

— Пойдем скорее! — позвала она. — Все разберут, пока ты тут возишься.

— Ему еще нас везти в замок, а потом ехать обратно. — Габриэль потрепал коня по рыжей гриве и дал еще одно яблоко. — Пусть отдохнет. Тебя саму, вон, барон балует, а я чем хуже?

— Ничего он меня не балует.

— Что-то я не видел, чтобы хозяева отпускали горничных пить в кабаках, так еще и денег на это давали. Дай угадаю, он тебя и потом отчитывать не стал?

— Не твое дело! — притворно возмутилась Элиза. — И денег он вообще на кур дал, и я их вернула!

— Как скажешь, как скажешь.

Они побрели вдоль полупустой улицы. День был прохладным и ветренным, поэтому Элиза могла спокойно идти в капюшоне, не боясь, что на нее будут коситься прохожие. Конечно, со стороны и так всем было понятно, что она — это именно она, но ей не хотелось, чтобы какие-нибудь знакомые, вроде Шнайдеров, приставали со своими расспросами, а потом бежали бы докладывать все отцу. Элиза была уверена, что в прошлый раз именно сынок герра Шнайдера побежал на ферму: она видела, как он вылетел из «Мельницы», стоило ей зайти. И за этого человека, мало того, что некрасивого, так еще и подлого и мелочного, отец всерьез хотел выдать ее замуж.