Für Elise (СИ)

Она села у каменных коленей и оглядела пустой зал. В том, как близко друг ко другу были расположены двери кабинета и гостиной, Элизе виделось что-то зловещее, но вместе с тем и смешное. Может, Клаас и вовсе выдумал свою теорию, услышав те же завывания, что и она? Историка не было в замке уже целую неделю, но временами Элизе казалось, что он все еще здесь — вот-вот снова появится у нее за спиной, взмыленный, как в их последнюю встречу. Когда барон уехал, присутствие Клааса стало почти осязаемым: как будто это он нашептывал ей на ухо жуткие непрошенные мысли и сопровождал на пути в архивы.

Азарт и волнение постепенно уходили, оставляя Элизе только осознание и тяжелое чувство стыда за то, что она сделала, повинуясь глупому, сиюминутному порыву. Она впервые нарушила запрет барона, настоящий, повторенный ей несколько раз. Когда дома она поступала вопреки отцовской воле, то чувствовала мрачное удовлетворение и страх перед возможным наказанием, но сейчас страх, поселившийся в груди, был абсолютно другим. Элиза не боялась, что Александр накажет ее или прогонит — она боялась, что он будет разочарован и расстроен и даже не захочет слушать о ее благих намерениях.

— Какая я дура, — сказала она тихо. — Ни за что ему об этом не расскажу.

Еще до побега Элиза представляла, как будет жить в замке. Придумывала себе распорядок дня, думала, что будет готовить и как будет копить жалование, чтобы забрать из дома Маргарет. От барона, казавшегося ей мрачным и суровым, она не ждала многого, надеялась только, что он просто не будет ее бить и будет платить вовремя. Выспрашивая у Габриэля, какой он человек, Элиза ни разу не добилась внятного ответа, кроме того, что он вежлив, как положено аристократу, и, судя по всему, богат, раз частенько переплачивал всаднику пять, а то и все десять талеров. Больше Габриэль не знал о нем ничего, и в свой первый рабочий день Элиза ждала чего угодно, но реальность превзошла все ее ожидания. Александр дал ей все то, в чем она так нуждалась дома, и она наконец почувствовала себя настоящим человеком, заслуживающим уважения, признания и заботы.

Элиза снова обошла замок и даже вышла в сад, пытаясь деться куда-то от чувства вины и тревоги, не дававших оставаться долго на одном месте. Со временем к ним прибавилась еще и озлобленность на саму себя, на свою глупость и импульсивность, и без того много раз ее подводивших. Элиза противоречила самой себе, и это злило ее: сначала она сказала Александру, что ей не нужно знать все его секреты, чтобы доверять, а потом — влезла в архивы.

День клонился к вечеру. Она без аппетита поужинала прямо на кухне и зажгла свет в зале с фонтаном и в коридоре, где находилась ее спальня. Она не боялась темноты, но со свечами было намного уютнее, чем без них, да и ночь обещала быть безлунной. С наступлением темноты Бренненбург преображался: по углам залегали густые тени, дрожавшие на слабом свету, и шорохи, днем воспринимающиеся как нечто само собой разумеющееся, становились громче и настойчивее. Пока Александр был в замке, казалось, что все здесь под его контролем, и каждая мелочь в замке целиком и полностью подчинена ему, но стоило ему уехать, и Элиза в полной мере осознала, что Бренненбург живет своей, известной только ему жизнью.

Она хотела посидеть немного в комнате с пианино, но, когда солнце закатилось за горизонт, поняла, насколько плоха эта затея, и вернулась в свою комнату, заперев дверь на ключ. Оставить ее открытой и тем более распахнутой ей не давал беспричинный страх, как будто кто-то мог возникнуть на пороге среди ночи, миновав запертые наглухо ворота. Мысли о том, что враг покажется не снаружи, а изнутри замка, Элиза даже не допускала, иначе не могла бы уснуть всю ночь, прислушиваясь к абсолютно каждому звуку.

Но все ее попытки обезопасить себя не спасли от кошмаров, наоборот, сделали только хуже. Каждые несколько часов Элиза просыпалась и вскакивала с постели, прислушиваясь: ей то чудилось, что кто-то играет на пианино в пустой комнате, то она ясно слышала, как где-то в глубине замка кто-то кричит и зовет ее по имени. Элиза собиралась было выйти из комнаты, чтобы удостовериться, что там никого нет, а если и есть, он испугается ее злого лица и убежит, но вдруг остановилась. Она собиралась открыть дверь, но почувствовала чье-то присутствие, почти что неощутимое. Кто-то стоял прямо на пороге ее комнаты.

— Я — горничная барона Александра, — сказала Элиза громко и с силой провернула ключ в скважине. — Никто в этом замке не посмеет меня тронуть.

Она с силой распахнула дверь, надеясь пришибить кого-то, кто решит за ней спрятаться, и вышла в освещенный тусклым светом факелов коридор. Никого, как и тогда в архивах, когда ей над самым ухом послышался шорох, слишком громкий, чтобы быть случайным. Краем глаза она заметила движение и резко развернулась, делая шаг назад, но это оказалась всего лишь колеблющаяся на ветру штора. Элиза выдохнула. Одиночество, сначала казавшееся ей возможностью немного отдохнуть от баронской дисциплины, начинало сводить с ума.