Für Elise (СИ)

На обед она приготовила картофельный суп, густой, украшенный зеленью, сухарями и мелко нарезанным беконом, жаркое из свинины, к которому тоже шел картофель и зеленый горошек, и — Элизина гордость — сливовый пирог по рецепту фрау Циммерман под редакцией ее дочери. Пусть в Альтштадте Циммерманов и не считали бедными, позволить себе такой обед они могли не чаще, чем по праздникам. Элиза взглянула барона, стараясь понять, нравится ему или нет. Не надел ей тарелку на голову, как несколько раз делал отец, когда суп оказывался пересоленным — и уже хорошо, но ей хотелось бы услышать, что он думает. Наконец, когда она поставила перед ним тарелки и отошла, Александр поднял на нее глаза. «Почему вы не едите сами?» — спросил он. Элиза опешила. Она даже не подумала, что за столом есть место и для нее. В конце концов, какой барон будет обедать в компании прислуги?

— Простите, — она поклонилась. — Я не думала, что…

— Нас тут всего двое. Формальности ни к чему. Садитесь и ешьте. — Он указал на стул слева от себя. Элиза, спохватившись, принесла для себя миску и приборы, и села рядом. Барон кивнул.

— Простите, господин, — робко произнесла она. — Вы не молитесь?

В его взгляде проскочило недоумение. Элиза слышала, что сейчас у богатых людей модно отказываться от веры, но Александр казался человеком далёким от столичных веяний. Хотя, и набожным его тоже нельзя было назвать, ведь во всем замке не было даже часовни.

— Прошу прощения. Я совсем забыл.

Сложив руки, он пробормотал короткую молитву. Элиза помолилась про себя, поняв, что ни слова не разобрала из того, что он произнес. Впрочем, даже если барон — безбожник, её это не волновало, пока он относился к ней хорошо. Отец не пропускал ни одной мессы и требовал, чтобы они молились утром и вечером.

Они ели в молчании. Украдкой Элиза смотрела, как Александр держал приборы и пыталась повторить за ним, но, чуть не выронив вилку, оставила эту затею. Дома она привыкла есть быстро, чуть ли не забрасывая в себя еду. Герр Циммерман был уверен, что раз он — хозяин стола, то раз он закончил есть, значит и все должны, даже если не успели. Именно из-за этого, считала Элиза, Маргарет в свои десять была замухрышкой. Она то отвлекалась, то задумывалась о чём-нибудь, то долго возилась с костями в рыбе, поэтому часто оставалась без ужина. Несколько раз отец ловил сестёр, когда они пробирались на кухню поздно вечером, и ставил коленями на горох. Маргарет с тех пор перестала так делать, а Элиза — начала прятаться лучше.

Если дома привычка съедать все за мгновения помогала, то сейчас мешала как никогда сильно. Александр сидел ровно, как палка, и никуда не торопился. Элизе пришлось здорово замедлиться, чтобы не выглядеть глупо, хотя и в ее голове промелькнула мысль, что, растягивая каждую ложку, она выглядит еще глупее, чем могла.

Спустя время, показавшееся вечностью, она наконец унесла тарелки. Под зорким взглядом барона она заварила чай в фарфоровом чайнике со свечным подогревом — который показался ей необычайно дорогим, ведь дома похожий стоял в буфете и доставался только по самым большим праздникам, — и разлила по аккуратным чашкам с рифлеными краями. Александр сам положил себе несколько крупных кусков сахара. Элиза слышала, что богатые еще добавляют в чай сливки, но в Бренненбурге сливки водились, наверное, только раз в месяц, а то и реже.

— Этот сервиз привез мне брат из Китая, — сказал он. — Это родина фарфора, находится очень далеко на востоке.

— У Вас есть брат? — удивилась Элиза. Александр кивнул в ответ. — Это он должен приехать?

— Нет. Он был здесь незадолго до вашего прибытия. Впрочем, человек, которого мы ждем, тоже из Англии.

Иногда через Альтштадт проезжали путешественники, ехавшие в Россию или Голландию. Среди них могли быть и англичане, но отец и матушка запрещали Элизе подходить к ним близко, а разговаривать — тем более. Только по вечерам, сидя в дальнем углу таверны, они с Джейкобом слушали россказни Габриэля, которые он слышал. Однажды он рассказал, что офицер, пробывший в Альтштадте несколько дней, на самом деле участвовал в восстании в Петербурге и еле успел избежать казни. Джейкоб ругался, что такой поступок для дворянина — позор, а Элиза вспоминала его жену, очень бледную и худую, которая всегда сидела молча и ничего не ела, и представляла, каково это — быть женой преступника. Перед сном она представляла, что и за ней однажды явится такой удалой офицер, бегущий из ниоткуда в никуда, заберет её с собой, и они будут скитаться, пока не осядут где-нибудь на берегу моря, где их не найдет ни царское правосудие, ни отцовский гнев.

— Благодарю за столь вкусный обед, — произнес Александр, вытерев рот салфеткой. — Вы очень хорошо готовите, Элиза.