Футуроцид. Продолженное настоящее

В таких беседах проходит у них более года. Наконец Элл решается и после нескольких туманных намеков приносит тетрадь, найденную когда-то в пещере. Это, конечно, поступок рискованный. Любой чиновник тут же задал бы опасный вопрос: почему такая находка была скрыта им от властей? Но, к счастью, гаун Фаранг не чиновник, он подобных вопросов не задает. Он просто хватается за голову, таращит глаза, утирает лицо красной профессорской шапочкой с кисточкой на конце. Он поражен до глубины души. Значит, древние люди тоже умели делать бумагу, причем более высокого качества, чем в Океании: мы начали ее изготавливать лишь полвека назад. Но еще больше его поражает то, что впервые он видит подлинный документ. Это уже не побасенки моряков, кое-как записанные с третьих-четвертых слов. Гаун Фаранг знает древний ангильский язык, расшифрованный в свое время гауном Зарамангом, и теперь мучительно, перекашивая лицо, разбирает мелкие буквы. Он потрясен: значит, Паризий, Москова и Белиград действительно существовали. Значит, миф о северных странах имеет под собой основание. Правда, ныне эти легендарные страны скорее всего лежат под водой. Моряки, которых штормом заносило в эти широты, не видели там ничего, кроме водных пространств. А вот Москова-Москва вполне могла сохраниться. Она была расположена по самому центру Северного континента. И, быть может, мы уже в ближайшее время воочию увидим ее.

Он сообщает Эллу Карао тайну, известную лишь в высших правительственных кругах. Тханг Селемаг решил отправить экспедицию на поиск новых земель. Уже заложен корабль, способный нести пятьдесят человек, уже разрабатывается навигация предполагаемого маршрута. Эта карта, несомненно, может на многое повлиять. Отплытие экспедиции назначено через весну. Как жаль, что я слишком стар, чтобы принять в ней участие! Как жаль, что не дано человеку сбросить груз лет! Увидеть, что скрывает собой горизонт! Ступить на берег неведомого материка!

От волнения у него дрожит голос. Он вытирает слезы, внезапно хлынувшие из глаз.

Красная профессорская шапочка валяется на полу.

– Ах, если бы я был молодым!..

Ранним утром первого числа месяца орабора из Королевской гавани выходит корабль, украшенный множеством флагов. Отплытие его отмечается большим торжеством. Верховный жрец в струях разноцветных дымов выпевает молитву, призывая на корабль милость небес. Три десятка обнаженных ракхани, звеня браслетами, исполняют священный танец во славу Великого Тангулага. Сам тханг Селемаг поднимает в приветствии государственный жезл. Воины, выстроенные вдоль набережной, грохочут мечами в щиты. Тысячи людей, собравшихся на церемонию, кричат «бао-бао» – древнее благословение странствующим. На мостике корабля вместе с капитаном и офицерами, которые, согласно уставу, мерно бьют себя кулаками в грудь, стоит Элл Карао, как он скажет потом, «с глазами, полными слез» и видит отплывающую назад пристань, крыши в чешуе глиняных черепиц, размахивающую цветочными венками толпу, а над всем этим – каменный величественный купол дворца и плоскую, чадящую жертвенными кострами вершину священного зиккурата.

Он не испытывает в эти минуты, как опять-таки напишет в своем дневнике, «ничего, кроме чувства колоссального облегчения». Позади два года неимоверных трудов: постройка корабля, самого большого в истории Океании, освоение навыков морского дела (без этого нечего было и думать оказаться в составе команды), кропотливая работа в библиотеке: составление схем ветров, меняющихся от сезона к сезону, вычерпывание из легенд и мифов крупиц сведений о Северном континенте. Он уже не прежний школьник-провинциал. Особым распоряжением императора он возведен в именной ранг лао. По социальному положению он равен помощнику капитана: офицеры, пусть неохотно, но обязаны отдавать ему честь. Хотя в действительности его экспедиционный статус неясен. С одной стороны, он как бы представитель тханга на корабле и потому у него есть формальная власть. С другой стороны, абсолютный диктатор на корабле – капитан, а каста морских офицеров не очень любит разного рода дворцовых выскочек.

Впрочем, Элла Карао это не слишком волнует. Жалеет он лишь о том, что верный друг Кикколао не смог отправиться в путешествие вместе с ним. Старший Кикко последние годы явно прихварывает, а громадное дело по печатанию государственных и священных книг требует твердой руки. И еще он жалеет о том, что так и не смог, как ни старался, вырваться на Рабануи. Как там живут его мать, братья, сестра? Что сказала бы Мимилао, увидев его в придворном мундире? Он даже не может бросить на остров прощальный взгляд: корабль сразу же берет резко на север, обходя опасный рифовый барьер стороной. Рабануи угадывается лишь тенью на горизонте – то ли остров, то ли иллюзия, на мгновение воплотившая жажду видеть знакомые берега?