GA 122 - Мистерии Библейской истории творения

Прежде чем начинать этот цикл лекций, я позволю себе, пожалуй — по прошествии двух предыдущих дней — коснуться кое–чего антропософски–неформального, именно по той причине, что мы уже были подготовлены к данному циклу. Уже в начале предыдущего цикла лекций[2] я мог указать на то символическое значение, какое для нашей антропософской жизни имеют именно эти мюнхенские представления, а также и на поддерживавшее нас в продолжение многих лет то, что мы в истинно антропософском смысле можем назвать терпением и умением выжидать до тех пор, пока созреют наши силы для известной работы. И я еще раз напомню вам, что постановка «Детей Люцифера{1}», которую мы осуществили в прошлом году и были так счастливы повторить в году этом, — что постановку эта необходимо было терпеливо готовить в продолжение целых семи лет. Этому представлению должна была предшествовать семилетняя работа на антропософской ниве. В прошлом году я упомянул, что при основании нашей берлинской секции я прочитал лекцию[3] по поводу этой драмы, «Дети Люцифера», а постановка этой драмы на сцене только еще витала перед душой как идеал будущего. После семилетней антропософской работы нам это удалось, и мы можем видеть в этом до известной степени некую веху в нашей антропософской жизни. Нам предстояло представить духовному взору наших милых друзей художественное воспроизведение антропософской жизни и мысли. Мы чувствуем себя поистине на нашем антропософском уровне, когда в такие минуты ощущаем, как нам передается и в нас вливается антропософская жизнь. Автор «Детей Люцифера», которого мы имели счастье видеть среди нас в прошлом году при нашей первой постановке этой драмы и прошлогоднем цикле лекций и присутствие которого радует нас и в этом году, в своем выдающемся труде «Великие Посвященные»{2} создал такое удивительное сочетание идей, воздействие которых на мысль и дух современности в истинном свете оценит лишь будущее.

Наверняка вы очень удивились бы, сравнивая современную оценку известных духовных фактов и духовных трудов прошедшего с той оценкою, которая существовала в умах тогдашних современников. Очень легко спутать свой образ суждений относительно Гёте, Шекспира или Данте с тем, что их современники были способны прозревать и охватывать взглядом, те духовные силы, что находили свое воплощение посредством подобных личностей, стоявших в авангарде человеческого духа, и мы, будучи антропософами, должны особенно сознавать, что труднее всего судить о значении для человечества, о воздействии на души духовных трудов живущих с нами современников. И если принять в расчет, что грядущее время совсем не так будет судить, как настоящее, тогда позволительно сказать, что появление труда «Великие Посвященные» для духовного богатства и духовного прорыва нашего времени будет когда‑нибудь считаться чем‑то в высшей степени знаменательным. Ибо уже сегодня в широчайших кругах современной культуры в душах слышится отклик, пробужденный именно тем, что идеи эти уже нашли себе доступ во многие сердца наших современников. Отклик этот в высшей степени знаменателен для наших современников, ибо несть числа тем, для кого он означает уверенность в жизни, утешение, твердость и надежду в самые тяжелые минуты житейской борьбы. И только когда мы должным образом сумеем радоваться такому великому деянию современности, мы сможем сказать, что в груди у нас- истинное антропософское чувство и антропософское настроение более высокого порядка. Из той же душевной глубины, которая породила идеи «Великих Посвященных»», созданы и отлиты образы «Детей Люцифера». Они рисуют перед нами великое время человечества — время, когда в становлении мира старое, увядающее сталкивается с новым, расцветающим. И антропософам надлежит понять, как в этой драме сходится двоякое: человеческая жизнь, человеческая работа, человеческие деяния на физическом плане, как они представлены через образы в «Детях Люцифера», а в эту жизнь, в эту работу светит то, что мы зовем просветлением из высших миров. И постановкой на сцене такой драмы, где рисуется не только то, как человеческие стремления и человеческие силы коренятся в сердце и в голове, но как в них проникают инспирации из священных храмов мистерий, как незримые силы воспламеняют и воодушевляют человеческие сердца — причем зримым становится взаимосплетение сверхчувственных миров и нашего мира чувств, — такой постановкой мы сможем установить определенную веху в нашем антропософском движении.