GA 122 - Мистерии Библейской истории творения

И мне хотелось бы особенно обратить ваше внимание именно на тот момент, когда душа уже, в сущности, нашла в себе силу быть свободной от обычной иллюзии, — как она тогда только впервые в состоянии встретить великие иллюзии. Предположите только, что Иоанн Томазий не был бы в состоянии понять — он, правда, делает это полубессознательно, чутьем, — что в той личности, которая осталась в медитационной комнате и проклинала иерофанта, больше не обитает индивидуальность, за которой ему надлежит следовать. Предположите, что иерофант или даже Иоанн Томазий могли бы хоть на миг смутиться этим, — тогда возможность продолжать путь познания для Иоанна Томазия была бы отодвинута на необозримое время. Тогда бы в этот момент все было кончено, и не только для Иоанна, но и для иерофанта, если бы тот в это мгновение не был в состоянии раскрыть в Иоанне Томазий могучие силы, способные преодолеть преграду. Иерофант должен был бы отказаться от своей роли, и подъем для Иоанна был бы отсрочен на неопределенное время. Если вы попытаетесь представить себе сцены, предшествовавшие именно этому моменту, и чувства, развивавшиеся в душе Иоанна Томазия, те своеобразные страдания и те особого рода переживания, постигшие его, — тогда вы, быть может, придете к заключению, что сила мудрости в нем — даже без его ведома — возросла до такой степени, что он в состоянии был перенести этот грозный удар. Все эти переживания, разыгрывающиеся в душе без всяких видений, должны предшествовать тому состоянию, когда мы правильным образом сможем узреть духовным оком — сначала в образах — то, что объективно являет душе духовный мир. Это рисуется перед нами в последующих сценах. Сначала боль пронизывает всего человека: это — сила импульса, происходящая оттого, что он противостоял величайшей иллюзии. Все это разрастается в душевную энергию, которая, с позволения сказать, обращает наше видение так, что переживавшееся раньше лишь субъективно предстает перед душой с мощью объективного.

Все происходящее перед вами в последующих сценах, что мы пытались представить духовно–реалистическим образом, — все это рисует чувства постепенно врастающего в высшие миры человека как внешнее отражение его собственных первоначальных душевных переживаний, и они истинны, хотя сам переживающий еще не может достоверно знать, сколько во всем этом отражении есть от истины. Здесь прежде всего открывается, что время, в котором мы живем с нашими внешними чувствами, относительно своих причин и следствий всюду соприкасается с чем‑то иным. Тут открывается взору не один лишь узкий фрагмент, который показывает мир наших внешних чувств, но здесь начинаешь постигать, что все, воспринимаемое чувственным глазом, есть лишь выражение духовного. Поэтому Иоанн Томазий видит своим духовным оком того, кого сначала встречал на физическом плане — Капезия, — не таким, каков он теперь, но каким он был десятки лет раньше; он видит его молодым человеком. А другого, Штрадера, он видит не в облике настоящего, но пророчески таким, каким он будет в грядущем, если будет продолжать развиваться согласно настоящему. Мы лишь тогда постигнем настоящий переживаемый нами момент, если сумеем продлить его за рамки настоящего в прошедшее и в будущее. Но тогда мы встречаемся с тем миром, с которым все события настоящего соединены духовными нитями, — с миром духовным, с которым человек всегда находится в тесном общении, хотя он этого и не в состоянии прозреть своими внешними чувствами и постичь своим внешним физическим рассудком.

В той сцене, где молодой Капезий на основании вполне допустимых для чувственного мира сердечных влечений развивает свои идеалы (своеобразие которых по мерке духовного мира в том, что они коренятся именно во внешнем, воспринимаемом внешними чувствами мире), поверьте мне: это не картинное изображение и не символ, но реалистическое описание, когда в этой сцене показывается, как его слова и слова Штрадера вызывают гром и молнию, проявления элементарных сил природы. Ибо человек не изолированное существо. То, что высказывает человек, то, что он мыслит, что живет в его чувствах и желаниях, соединено со всем космосом, и каждое слово, каждое чувство, каждая мысль имеет свои последствия: без ведома человека его заблуждения, его неправильные чувства действуют разрушительным образом на элементарные царства живого мира. Поэтому первое, что выносит из духовного мира душа идущего по пути познания, это то великое чувство ответственности, которое говорит: «Все, что ты делаешь как человек, ты делаешь не только в замкнутом, изолированном месте, где движутся твои губы, где ты мыслишь, где бьется твое сердце, но это принадлежит всей Вселенной; если оно плодотворно — оно будет плодотворным также для всей Вселенной; если оно разрушительно, то оно будет разрушительной силой для всей Вселенной».