Гадание по полету журавлей

– Черт возьми, что происходит? – продолжал я бормотать себе под нос, возвращаясь в свое убогое казенное жилище.

Филипп, 1912

Филипп мог часами, сидя на пригорке, смотреть как вращается колесо речной мельницы. Звон серебристых водяных струй сливался с щебетанием птиц, дополнялся шепотом ветра, шуршащего в кронах берез, и резкими аккордами скрипящих мельничных жерновов. У мира была собственная музыка, отличная от той, что сочиняли люди, но не менее прекрасная. Научившись слышать ее, можно проникнуть в самое сердце вещей и явлений, поскольку музыка – это и есть голос сердца, так говорила матушка.

Река серебристым извилистым швом с грубоватыми стежками мостков, перекинутых косцами, скрепляла высокий откос с простирающимся до самого горизонта лугом. Полуденный диск светила отражался в воде, слепя глаза золотыми бликами. Катрин это называла «купанием солнца».

– Я знала, что мы найдем тебя у Ведьмы, – раздался из-за берез высокий девчачий голос. Речка звалась странным именем Ветьма, и дети, разумеется, сразу же переиначили это название на свой лад.

Нетерпеливая Катрин всегда начинала говорить раньше, чем приблизится на удобное для беседы расстояние. Высокая, статная, темноволосая, она, как норовистая лошадь повозку, сердито тащила за собой маленькую златокудрую Адель, дочку садовника. Та суетливо перебирала своими тонкими ножками, стараясь поспевать за старшей подругой, но то и дело спотыкаясь.

Отец Филиппа, день за днем наблюдая, как без женского глаза в доме все прочнее поселяются грязь и запустение, пригласил наконец из далекой провинции обедневшую родственницу, посулив ей роль хозяйки поместья. Катрин, появившись в имении вместе со своей строгой маменькой, быстро завоевала прочное место не только в неспешном укладе усадьбы, но и в жизни Филиппа, открыв для одинокого замкнутого мальчика прелести детской дружбы. Адель к их союзу присоединилась лишь пару месяцев назад, когда барин, увлекшись идеей модернизации усадебного парка, нанял нового старшего садовника – выпускника курсов Российского общества садоводства в Петербурге. Младше Катрин и Филиппа всего на год, она была до того миниатюрной и хрупкой, что рядом с ними выглядела малышкой.

– Я сейчас такое узнала, – зажмурившись от распиравшей ее сенсационной новости, старшая девочка без всякой элегантности плюхнулась на траву рядом с Филиппом, за что, случись такое увидать ее маменьке, получила бы резкий нагоняй. Катрин были чужды условности, хорошие манеры она считала лживой ширмой, за которой люди прячут свой истинный характер. Пелагея Ивановна тщетно пыталась привить своей своевольной и дерзкой дочери хоть каплю светской обходительности, в девочке все явственнее проступали задатки будущей феминистки.

Филипп повернул голову и улыбнулся, поощряя свою подружку к рассказу. Впрочем, ту упрашивать было не нужно, новости и так из нее сыпались, как зерно из худого мешка на мельнице.

– Я слышала, как Яков Ильич говорил с маман, велел приготовить комнату на господской половине. Твой новый учитель, мосье как-то там – настоящий француз, прибудет прямо из Франции! Барин по случаю его приезда приказал привести в совершенство весь дом, представь, он так и сказал: «привести в совершенство», – она хихикнула, забавно сморщив свой тонкий, идеальной формы носик.

Катрин считала Францию чем-то вроде очага безнравственности, и все связанное с ней вызывало в девочке жаркое любопытство. Она не раз намекала Филиппу, что его отец, несколько раз в год предпринимавший путешествие в эту страну, отправляется туда «с распутными целями». Настоящий француз в усадьбе был в ее представлении истиной сенсацией.

Мальчик сделал большие глаза, чтобы порадовать Катрин, хотя о приезде учителя знал еще вчера. Давешний разговор с отцом огорчил его, но не слишком. Пока ему дозволялось музицировать – жизнь казалась прекрасной, что бы в ней ни происходило. Переезд из шумного и веселого Петербурга в отдаленное поместье, оставшееся без присмотра после кончины старого барина, помершего в одночасье от удара, стал бы для недавно лишившегося матери мальчика серьезным испытанием, кабы не рояль, купленный когда-то для Ольги Павловны у Братьев Дидерихс. Этот чудный инструмент нашел новое прибежище в просторной гостиной особняка. Возможность ежедневно упражняться в музыке примиряла Филиппа с необходимостью оставаться в деревне. Яков Ильич, после смерти любимой супруги вместе с новорожденным младенцем, тяготея к жизни исключительно провинциальной, все свои честолюбивые устремления перенес на единственного живого сына. Он почитал музыку занятием легкомысленным и мечтал послать отпрыска, обнаружившего, по его мнению, недюжинные способности в науках, в столицу учиться на доктора. Засим и был нанят преподаватель, сведущий в латыни и естественных предметах. Новостью было только то, что новый учитель – француз, но Филиппа, в отличие от Катрин, это ничуть не взволновало. Какая, по сути, разница?

– Так что пока тебе не забили всю голову науками, пойдем запуск землеройной машины смотреть, – немного нелогично заключила девочка.