Гадание по полету журавлей

Переминаясь с ноги на ногу, зрители лениво переговаривались, то и дело упоминая непривычное для слуха слово, которое Филипп никак не мог расслышать, что-то вроде «ховатор».

– Ей-богу, скоро мы все в говне потонем, – прошипел кто-то рядом с мальчиком, намекая на невезучесть хозяина в сфере внедрения технического прогресса.

А машина меж тем, разогревшись, опускала ковш все глубже и вываливала на край образующейся на глазах канавы горы темной земли. Филипп посмотрел еще немного, но чудовищный шум, в котором полностью потонули все обычные звуки усадьбы, раздражал его. Он слегка тряхнул за плечо Катрин, безотрывно пялящуюся на алчно вгрызающийся в землю агрегат:

– Кать, пойдем отсюда!

Девочка сперва досадливо отмахнулась, но, заметив, что Филипп начал выбираться из толпы, все-таки пошла следом. Адель никто из них даже не пытался увести – та буквально превратилась в соляной столб, жадно впитывая глазами все детали невиданного механизма.

– Все-таки не пойму я, зачем батюшка такую здоровущую яму велел копать, – задумчиво произнес мальчик, когда они с Катрин оказались по другую сторону дома, куда едва долетали звуки работы машины. – Я видел схему в журнале, там вовсе этого не требуется.

Филипп предпочитал старомодное обращение «батюшка», в котором угадывались теплые ласковые нотки, к чему его подруга относилась со снисходительным безразличием.

– Может, твой отец решил, что так будет надежнее? – равнодушно пожала плечами Катрин.

– Кать, он прежде все точно по чертежам указывал делать, и то у него не всегда выходило ладно.

– Ну вот может оттого и захотел что-то изменить?

– Не думаю. Мне кажется, эта яма понадобилась ему для чего-то другого, – помотал головой Филипп.

Катрин насторожилась, почуяв загадку.

– Для чего же?

Мальчик молчал. Он пока не решался признаться своей подруге, что отец для него с некоторых пор стал фигурой неясной, даже таинственной. За маской батюшкиного наивного добродушия взрослеющий сын вдруг начал обнаруживать какие-то иные, непонятные черты. Ведя жизнь скромную и всячески избегая принятой в его кругу роскоши – чаще напускной, чем истинной, – Яков Ильич оставался одним из богатейших людей в округе и еженедельно писал длинные письма своим приказчикам и банкирам в столице с подробными указаниями относительно капиталов и имущества. Живя в усадьбе практически затворником и не принимая у себя даже ближайших соседей, он регулярно наезжал в Петербург и даже заграницу по каким-то загадочным делам. Слывя человеком чудаковатым и непрактичным, он успешно сам управлял немалым своим имением, даже в нынешние непростые времена его крестьяне жили куда лучше, чем соседние. Барин содержал больницу и школу, отстроил новую белокаменную церковь, постоянно пекся о своих людях и их семьях, презирая многие сословные условности. И что-то подсказывало Филиппу, что это лишь вершки, а полностью скрытые от глаза корешки куда затейливее.

Марфа, 1992

«Когда уйдем со школьного двора, под звуки нестареющего вальса…» – с хрипловатой сентиментальностью звучал из динамиков голос Харатьяна. Марфа с грустной улыбкой смотрела на своих повзрослевших учеников, неловко топчущихся вокруг импровизированной танцплощадки в школьном актовом зале, только что образованной путем сдвигания разоренных праздничных столов к стенам. Едва пожилая учительница встала со стула, к ней тотчас важно подошел Петр и галантным кивком головы пригласил на танец. В отличие от большинства этих ребят, взрослевших под хеви-металл, вальс танцевать она умела виртуозно, и, невзирая на преклонные лета, закружилась по залу с девичьей легкостью.

Ах, как давно она не танцевала! Марфа даже слегка рассмеялась от удовольствия молодым задорным смехом. Петр, как всегда, оставался серьезен.

– Марфа Васильевна, вы сегодня просто обворожительны, – не соответствующим комплименту менторским тоном произнес он.

Учительница знала, что этот умный и собранный мальчик завтра уезжал в Ленинград, которому недавно было возвращено исконное название Санкт-Петербург – его ждал физический факультет университета. Возможно, именно целеустремленный юноша, любящий задаваться сложными вопросами, когда-нибудь ответит на главное «почему» и откроет первопричину невероятно хитрого устройства мироздания. Подумав об этом, Марфа вздохнула – даже ей жизнь не казалась простой, а каково этим птенцам, вылетающим из гнезда в нынешнюю поистине непредсказуемую действительность? Их самая нежная юношеская пора пришлась на смену эпох, светлое коммунистическое будущее развеялось вместе с тоскливой надежностью социализма, страна содрогалась от экономической шоковой терапии, выживет ли «больной» – одному Богу известно. «Но жизнь – она особенный предмет, задаст вопросы новые в ответ…» – куражился школьный вальс над старой учительницей в такт ее мыслям.