Гадкая ночь

Профессор смотрел на убийцу со смесью надежды, сомнения и ужаса. Он открыл рот, собираясь умолять о пощаде, но перочинный нож проткнул ему сонную артерию. Три секунды Гиртман глядел в глаза Лабарту, потом выдернул нож и снова ударил – на этот раз в подключичную артерию, – и два рубиновых фонтанчика брызнули в разные стороны, как из продырявленной бочки. Профессор смотрел с изумлением и недоверием – такое часто случается с людьми на пороге смерти. Потом его жизнь закончилась.

– …но я так не думаю, – добавил Гиртман, бросил окровавленный нож на пол и пошел к люку.

40. Двумя меньше

Высокие языки огня тянулись к небу, освещая ночь и пожирая остатки шале. Мелкие угольки, похожие на колонны светлячков, летели навстречу хлопьям снега. Отблеск пожара добрался до самых высоких деревьев на опушке. Кирстен стояла, привалившись к полицейской машине, закутанная в одеяло выживания [118]. В руке у нее был стаканчик с горячим кофе. Метрах в десяти валялись брандспойты. Вода, соприкасаясь с огнем, превращалась в пар, пламя гасло в одном месте и тотчас возрождалось в другом.

Кирстен наблюдала за стихийным бедствием, понимая, что должна будет объясниться, что Мартен потребует от нее отчета. Она слышала нечеловеческие вопли Авроры, когда та горела заживо и ее тело плавилось, как воск. Кирстен почти не дышала и едва не оглохла; потом крики стихли, и бо́льшая часть шале обрушилась. Сирены пожарных машин заглушили все остальные звуки.

– Что случилось? – спросил чей-то голос рядом с ней.

Кирстен повернула голову и увидела его.

– Он оставил их поджариваться; наверное, привязал. Где ты был?

– А с тобой что стряслось? – вопросом на вопрос ответил Мартен, глядя на измазанное сажей лицо напарницы.

– Хотела войти, когда пожар начался…

– Чтобы… спасти их?

Расслышав изумление в голосе Серваса, норвежка с вызовом ответила:

– А что? Пусть они…

– Ты видела Гиртмана?

Она поморщилась.

– Да. Он забрал Гюстава и исчез, когда дом был уже весь в дыму.

Сервас молчал, не сводя с нее глаз.

– Я ничего не могла сделать без оружия. В смысле арестовать… Он прошел мимо меня – молча, с мальчиком на руках, уложил его на заднее сиденье и уехал.

Кирстен заплакала.

– Он убил их, Мартен. А я его упустила!

Сервас промолчал.

– Отойдите подальше, сейчас все рухнет! – приказал один из пожарных.

Они пошли к отелю. На террасе собрались зеваки – набежали из деревни, как на праздник святого Жана [119], приключившийся на сей раз не летом, а для разнообразия зимой.

Сервас обнял Кирстен за плечи.

– Не беспокойся, скоро все закончится, – сказал он и услышал, как крякнул его телефон. Сообщение было коротким – время, место и два слова: приходи один.

Сыщик посмотрел на Кирстен.

– Это он. Хочет, чтобы я был один.

– Где?

– Скажу позже.

Кирстен замкнулась, в глазах полыхнул гнев – Сервас едва ее узнавал. Но она взяла себя в руки и нехотя кивнула.

41. Доверие

– Ты мне доверяешь, сын?

Гюстав посмотрел на отца и кивнул – конечно. Швейцарец оценил взглядом стометровую пустоту у подножия большой плотины, верхушки замерзших сосен, утесы в снегу, русло реки, укрытое белым саваном и залитое лунным светом.

Он подхватил Гюстава и поднял его вверх, держа спиной к себе.

– Готов?

– Мне страшно, – признался мальчик дрожащим голосом.

Ребенок был в теплой пуховой куртке с надвинутым на голову капюшоном, завязанный поверх шарф делал его похожим на матрешку.

– Мне страшно! – повторил Гюстав. – Не хочу этого делать, ну пожалуйста, папа!

– Преодолевать свой страх – вот главное, чему ты должен научиться в жизни. Тот, кто ему подчиняется, многого не добьется. Ты готов?

– НЕТ!

Гиртман перенес мальчика через обледенелую ограду, и тот повис над бездной. Ветер свистел у них в ушах.

Гюстав издал пронзительный вопль, эхом отозвавшийся в кольце заснеженных гор. На многие километры вокруг некому было услышать истошный детский крик. Разъяренный ветер устроил охоту на облака, и в разрывах между ними засверкали алмазы звезд. Луна мчалась по небу, как яхта между рифами.

Гиртман заметил фары машины, медленно двигавшейся по горному серпантину, и улыбнулся. Машина Мартена не приспособлена для такой езды. Среди зимы сюда поднимались только спецавтомобили: заграждение внизу полагалось держать опущенным, так что швейцарцу пришлось сбить замок.

Он поставил Гюстава на землю. Мальчик прижался к нему, обнял за ноги и попросил:

– Не делай так больше, папа, никогда не делай, пожалуйста!

– Хорошо, сын.

– Хочу вернуться!

– Потерпи, скоро поедем.

Машина Серваса преодолела последний отрезок пути и въехала на маленькую стоянку, где в теплое время года работал ресторанчик с террасой.

– Идем, – сказал швейцарец.

Он смотрел на майора, слишком легко одетого для царившего на этой высоте почти сибирского холода. Сервас заметил их, оставил дверь открытой и снова сел за руль. «Решил взять оружие», – подумал прокурор. Но Мартен развернул машину и осветил фарами людей и плотину.