Гадкая ночь

– Она похожа на Кирстен Данст [120] – такую, как в трилогии о Спайдермене; в «Фарго» она другая. Внутренне напоминает героиню «Меланхолии». – Сервас не признался, что не видел ни одного из этих фильмов. – Блистательная внешность – тебе наверняка знакомо клише: «Она вошла в комнату, и взоры всех присутствующих обратились на нее…» – и темное нутро. Мою сестру всегда привлекали тени и темнота, не знаю почему. Периодически она впадает в депрессию, хотя имеет все, но ей всегда нужно больше. Больше любви, секса, наркотиков, внимания мужчин, опасности… Она рисует, фотографирует и, несмотря на малый талант, выставлялась в Осло, Нью-Йорке, Бергене, потому что знакомства важнее способностей. О ней даже писали лучшие искусствоведческие журналы: американский «Арт ньюс», уважаемое британское издание «Фриз» и международный журнал по дизайну «Уоллпейпер»… Хуже всего, что моя младшая сестричка плевать хотела на искусство как таковое; были бы гонорары, остальное – туфта! Когда умер наш отец, она не приехала в больницу, не была на похоронах. Заявила, что боялась слишком огорчиться. Вместо этого «создала» серию картин в стиле «Бэкон глазами Дэвида Линча» [121]. На этих полотнах наш отец выглядит чудовищным, огромным, гротескным, высокомерным. «Так я вижу», – заявила она нам. Наша мать так и не оправилась от этого оскорбления.

Кирстен поежилась.

– Не подумай ничего плохого… Я люблю сестру. Даже обожаю, хотя провела все молодые годы, исправляя ее глупости. Морочила голову родителям, «подчищала», обеспечивала алиби, когда она бегала на свидания со всякими психами. А потом… Это случилось в прошлом году… Мне показалось, что она изменилась.

Кирстен оперлась на локоть и продолжила:

– Я не удержалась от вопросов, и сестра призналась, что встретила кое-кого… Блестящего, очаровательного, забавного мужчину… Правда, он старше ее. Она никогда ни о ком так не говорила, но знакомить нас не захотела, и я почуяла неладное. Подумала: очередной наркоман, психопат из тех, что всегда привлекали сестру. А в марте она исчезла. Фьють – и нет ее; испарилась, улетела… Ее так и не нашли.

– Гиртман?

– Кто же еще? После случая с моей сестрой в Осло и вокруг исчезло много женщин; кроме того, внешность сестры соответствует его излюбленному типу.

– Поэтому ты так выкладываешься… Дело не только в твоем имени на листке, который нашли в кармане женщины, убитой в церкви… Для тебя дело имеет личный характер. Я должен был догадаться. Но почему Гиртман выбрал тебя? Зачем заставил приехать в Тулузу? Как это связано с Гюставом?

Кирстен не отвечала – только смотрела с печалью и отчаянием. Сервас взглянул на часы и сел на краю кровати.

– Подожди, Мартен, подожди, прошу тебя. Знаешь, что Барак Обама ответил одной из подружек на ее слова: «Я тебя люблю»?

Он обернулся.

– И что же?

– «Спасибо». Не благодари меня, пожалуйста…

* * *

Цехетмайер вернулся в свою гримерную, закончив репетицию симфонических поэм Сме́таны. Попросил – как всегда – принести шоколадных конфет, бутылку японского виски и розы. Нужно поддерживать легенду о себе… Дирижер был тщеславным и верил, что она его переживет, но это не смягчало ужаса перед вечной ночью. В последнее время мысли о неизбежности смерти лишали его сил и мужества. Болезнь, этот страшный краб, дважды ослабляла смертельную хватку, но третьего раза не будет.

Очень долго Цехетмайер, подобно толстовскому Ивану Ильичу, прятал мысли о смерти за позолотой концертных залов, гиперактивностью и славой. Последняя рассеивает тьму, как мощный прожектор, но до поры до времени. Теперь, даже когда переполненный зал взрывался аплодисментами, он видел перед собой пустынное безмолвное пространство и сидящие в креслах скелеты. Сто миллиардов человек умерли за время существования человечества. Эта цифра в четырнадцать раз превышает число живых. В армии мертвых солдат состоят Моцарт, Бах, Бетховен, Эйнштейн, Микеланджело, Сервантес. Вспоминаешь эти имена – и сразу осознаешь свое место, понимаешь, что рядом с ними тебе не встать. Так кто же ты? Один из бесконечного множества скелетов, которым суждено забвение.

Цехетмайер не верил в бога – гордыня не позволяла. Его старческий ум был чудовищно ясным, но эта ясность граничила с безумием. Зимняя венская ночь была ветреной и снежной. В такую погоду дирижер часто думал, что не увидит следующей весны.

В дверь постучали, и старик вообразил Командора, который явился за душой Дон Жуана прямиком из адского пекла. Интересно, тот человек, что стоит сейчас в полутемном коридоре, человек, так часто отнимавший чужие жизни, хоть иногда вспоминает, что он тоже смертен? Разве есть люди, не думающие о смерти?

Иржи, несмотря на внушительные габариты, тенью проскользнул внутрь и как будто привел следом сразу все театральные тени.