Гадкая ночь

Возникшее желание было таким острым, что Кирстен ринулась в ванную с мыслями о Сервасе. Его гораздо труднее заарканить. В этом беспримесном гетеросексуале было нечто не поддающееся анализу. Хрупкость и сила. Еще есть Самира – уродливая, но такая сексуальная… С ней тоже вряд ли удастся совладать.

Она спустила колготки и трусики.

Села, взяла мобильник.

И набрала номер, который, по идее, не должна была знать.

* * *

Мальчик смотрел, как лунный свет заливает первый выпавший снег. Животное оставило на нем глубокие следы, они огибали ригу и удалялись к лесу.

Снег сверкал, как золотой порошок. Горы по другую сторону долины казались мальчику крепостной стеной, защищавшей его уютный детский мир. Он не смотрел телевизор, но дедушка не пропускал выпуски новостей, и ребенок время от времени видел отдельные кадры репортажей и воображал сражения и войны, ведущиеся за горами.

В свои пять лет он, как молодой зверек, ясно чувствовал опасность, понимал, что она может прийти извне, от незнакомцев, живущих очень далеко. Дедушка велел мальчику никогда не разговаривать с незнакомцами, даже не слушать, если кто-нибудь из туристов-лыжников к нему обратится. Вообще-то, вне школы он не встречался ни с кем, кроме врача и бабушки с дедушкой, друзей у него было мало, да и тех отобрали для него взрослые.

В сотне метров застыли на ночь кабины фуникулера, подвешенные на тросах. Бледная луна освещала землю, как китайский фонарик. Ребенок представлял, что внутри одной кабинки закрыт человек. Он замерзает, кричит, стучит по запотевшему стеклу, машет руками. Никто не слышит и не видит беднягу – кроме мальчика; а тот смотрит, улыбается, поворачивается и уходит в ледяную ночь, думая о том, как завтра найдут замерзшее тело. А еще ему в голову пришла «взрослая» мысль: «Я – последний человек, которого видел умирающий. Несчастный до последнего вздоха надеялся, что малыш приведет помощь… зря надеялся».

Мальчик вернулся на ферму и окунулся в привычное тепло дома. Отряхнул снег на коврике, разулся, снял шапочку и куртку, повесил на крючок обслюнявленный, мокрый от снега шарф. Из коридора он слышал, как трещит огонь в камине, а когда подошел, волны жара потянулись к нему, обняли и погладили по лицу.

– Что ты опять делал на улице в такой поздний час, Гюстав? – спросил сидевший в кресле дед.

– Искал следы волка, – ответил мальчик. Дед притянул его к себе и усадил на колени. Пахло от него не очень приятно: он редко мылся и переодевался, но Гюставу было все равно. Ему нравилось гладить деда по бороде, и он любил слушать истории.

– Здесь нет волков.

– Есть. В лесу. Они выходят по ночам.

– Откуда ты знаешь?

– Волки стерегут дом…

– Понимаю… Хочешь, я тебе почитаю?

– У меня живот болит, – пожаловался мальчик.

Дед задумался. Спросил:

– Сильно?

– Не очень. Когда приедет папа?

– Не знаю, малыш.

– Хочу, чтобы приехал папа!

– Вы скоро увидитесь.

– Скоро – это когда?

– Сам знаешь, у папы много важных дел.

– А мама?

– И у мамы тоже.

Малыш приготовился плакать.

– Они никогда не приезжают.

– Неправда. Твой папа скоро появится. Или мы сами отправимся к твоим родителям.

– К маме и папе? – с надеждой в голосе спросил ребенок.

– Не давай обещаний, которые не сможешь выполнить, – прозвучал строгий голос из кухни.

– Отстань! – раздраженно огрызнулся мужчина.

– Не забивай несчастному ребенку голову глупыми надеждами.

Бабушка стояла в дверях и вытирала руки с набухшими венами, похожими на корни деревьев, нарисованные на ее фартуке. Гюстав завороженно уставился на языки пламени, лизавшие поленья. Они похожи на змей, свернувшихся кольцами, или на танцующих драконов. Он постарался отгородиться от сказанного бабкой. Он ее не любил. Она все время жаловалась и ругала деда. Мальчик знал, что она ненастоящая бабушка. Дед – тоже не дед, но он играет свою роль до конца и любит Гюстава, а она притворяется, да и то плохо. Ребенок был слишком мал и не мог четко сформулировать эти мысли, но инстинктивно чувствовал разницу в отношении к себе взрослых. Мальчик много чего чувствовал, как волчонок, унаследовавший инстинкт от поколений предков.

– Ты не должен бояться того, какой ты, Гюстав, – сказал ему однажды папа.

Он не совсем понял слова, но точно уловил смысл.

О да, очень точно…

13. Сон

В половине десятого его разбудило солнце, пробравшееся в комнату через плохо задернутые шторы. Уснул он около четырех и видел сон о мальчике. О Гюставе. Во сне тот стоит на высокой плотине где-то в глубине Пиренеев. На плотине-дуге. Зима. Ночь. Ребенок перелез через перила и замер над пропастью на цыпочках. Сервас всего метрах в пятистах, по другую сторону парапета.

– Гюстав, – зовет он.

– Не подходи, или я прыгну.

Белые хлопья летят сквозь ледяную ночь, падают на плотину и горы. Горизонтальные прутья решетки обросли сосульками. Сервас в ужасе. Бетонный бортик, на котором ютится мальчик, покрыт толстым слоем льда. Если он расцепит пальцы, то соскользнет в пустоту и разобьется о скалы-клыки, торчащие между вековыми соснами.

– Гюстав…

– Мне нужен мой папа.

– Твой папа – чудовище, – отвечает Сервас во сне.

– Ты врешь!

– Не веришь, почитай газету.