Гады. Старая кожа

— Погоди, — попросил Дон, поднимая тощую мальчишескую руку.

Раздражённо глянул на неё, и опустил:

— Давай ещё раз. Ты Катя. Проводница из нашего вагона, — лихорадочно раздумывал он, как бы её подцепить. — А как ты мне гадала? Ну, там, в…

— По руке и на картах, — оборвала она его. — Результат напомнить?

Она скоренько повторила всю ту лабуду, что по приколу обозвала прогнозом на будущее. Дон поверил. Сразу. А почему он не должен верить, если и сам впал в детство, натурально, физическим образом. Тут пришла в себя Инга. Подползла ближе и обняла его, как родного. Даже пару раз шмыгнула носом. Дон кое о чём догадался и спросил у малявки:

— Босоножки от Джимми Чу не жалко? Пропали же.

— Это не смешно! — картаво пропищала та и расплакалась.

— Прекрати её дразнить! — зло потребовала Катя, обнимая Машку. — Совсем башкой поехал? Это и вправду не смешно. Ты что, идиот? Не понимаешь, что произошло?

— Понимаю, — Дон мужественно собрал в комок ноющие от ужаса внутренности. — Но, не могу даже пореветь. Как-то стыдно… перед вами. Я ж у вас тут, как бы, один мужик.

— Один на всех, — пробормотала ему в грудь Инга.

Затем отпрянула и строго спросила:

— Ты разговаривал с матерью?.. С той женщиной, с Татоной, которая была матерью тебе и Паксае, — указала она на Катю.

— Нет, — припомнил свою «чужую» осторожность Дон. — А что?

— А то, что здесь, естественно, иной язык. Он где-то там, в головах этих детей остался. Как видно, записан в мозгу. Я в этом не разбираюсь, не психиатр. Ты же понимаешь Татону? Вот и мы понимаем. Но, с разговорной речью пока плохо клеится. Так что будем как бы заново учиться говорить на незнакомом языке. Мы уже попались на русском. И я кое-что наболтала в беспамятстве, и Машка с перепуга. Одна Катерина у нас кремень: ни слова не сболтнула. Местные, конечно, удивились такому ненаучному факту: на своём новом мы не говорим, а на своём «чужом» чешем. И друг друга понимаем. Но, с точки зрения науки они тут не могут объяснить, чем это шарахнуло их детей. То есть, всех нас. Нам ничего не рассказывают — берегут истрёпанные детские нервы. А между собой шушукаются о каком-то взрыве света, что нас, якобы, накрыл. Несколько раз помянули недобрым словом каких-то древних, от которых остались всякие пакости. Что за пакости, непонятно. Да, и не до этого. Нам сейчас главное не сдвинуться от всего этого. И не распсиховаться. Знаешь, оболтус, у меня гора с плеч, — покосилась Инга на всхлипывающую Машку. — Мы её пока с трудом держим. А если бы и ты заистерил…

— Я истерю, — признал Дон. — Только я пока в шоке, а потому звук не включил. Да ещё тут одно обстоятельство нарисовалось. Прикольное до жути. Оно меня и отвлекло от психоза.

— У тебя с головой нелады? — осторожно осведомилась Катя, переглянувшись с напрягшейся Ингой.

— Да…, как сказать? — с подозрением оглядел он обеих. — Вы что-то знаете! — припёр он к стенке этих заговорщиц.

Чёртовы куклы помялись, покобенились, а потом всё-таки рассказали. Всё, что обнаружили, покуда он валялся в беспамятстве. Верней, обнаружила Инга и поделилась с подругой по несчастью. Когда она более-менее пришла в себя, так сдрейфила, что тут же попыталась сбежать. Сбегалось туго: она просто дотянулась до края широченной кровати и сверзилась на пол. Дверь в комнату была открыта, и результаты побега услыхали. Ворвались целой компанией, заохали — кто-то даже всплакнул — и водрузили дитя обратно на постель. Маленькое приключение встряхнуло Инге мозги и заставило мобилизоваться. Целый день она просто слушала и смотрела. Анализировала всё, что подавалось анализу. Как ни странно, многое поняла, не слишком упирая на вопросы веры в происходящее — не до того было.

Первую же немую просьбу вынести её на свежий воздух выполнили безропотно. Здоровенный бородатый брюнет с массой предосторожностей поднял дитя на руки. Понёс из дома на улицу. На улице оказался широкий двор в тенистых деревьях и куча признаков неопознаваемой местности. Тут в ней, было, снова завозилась придушенная истерика. Но в силу войти не успела — не дали. Прямо в её голове — помимо собственного участия — что-то успокоительно заворчало. Натурально, какой-то старый дед. Не словами заворчал, а… Просто она со всей определённостью ощутила его неудовольствие. Какую-то напористую попытку её успокоить и заткнуть. Он даже продемонстрировал некую ассоциативную цепочку: она спокойна — вокруг всё прекрасно, она истерит — во всю башку горит огонь. Потом огонь как бы уменьшился и как бы оказался под ногами кого-то. Постепенно резкость изображения улучшилась, и оказалось, что на огне поджаривается она сама собственной персоной.