Гагаи том 1

Глафира родила легко и благополучно. Материнство преобразило ее. Как гордо проходила она крутоярскими улицами, держа в руках своего сына, словно драгоценность! Какая величавость появилась в ее движениях!..

Малыш заворочался в зыбке, подал голос. Глафира схватилась с постели, перепеленала его.

— Горобчик ты мой, — приговаривала она. — Мужичок мой дорогой. За папой соскучился? Да? Папа ту-ту. На работе папа.

Глафира дала сыну грудь. Он сразу же захлебнулся, закашлялся, сердито загорланил.

— А ты не жадничай, — сказала Глафира, слегка похлопывая его ладонью. — Ну, успокаивайся. Людочку разбудишь.

Малыш нашел сосок, зачмокал, засопел. Легонько покачиваясь, Глафира влюбленно смотрела на него, приговаривала:

— Да не спеши. Ишь, паучок, присосался — не оторвешь.

Приятная истома разлилась по ее телу. Глафира, все так же покачиваясь, зажмурилась. Почему-то снова вспомнился Емельян. Да, первое время она еще со страхом ожидала его возвращения. Потом, готовясь стать матерью, и вовсе забыла о том, что значил в ее жизни этот человек. Чем дальше, все больше убеждалась Глафира — нечего ей бояться. Объявится — что ж, чистая она и перед богом, и перед людьми, и перед своей совестью. Чистоту эту дало ей материнство, сознание того, что свершила свое бабье предназначение.

Малыш уснул под грудью. Глафира осторожно уложила его в зыбку, поправила постель и улеглась сама. Сквозь дрему услышала, как загремела цепь. Злобный рык кобеля сразу же сменился радостным повизгиванием. Она выбралась из-под одеяла, зашлепала босая в сенцы, решив, что приехал Евдоким.

— Что так рано? — сонно проговорила, откидывая крючок с двери, и тут же вернулась в дом, юркнула в постель. — Теплая вода на печке, — сказала она. Зевая и укладываясь поудобнее, продолжала: — Есть будешь? В духовке возьми.

— Буду, коли угостишь.

Глафира замерла. И, уже зная, кого так опрометчиво впустила среди ночи в дом, испуганно обернулась, привстала.

— Ты?!

На пороге стоял Емельян.

Глафира потянула одеяло к подбородку, еле слышно, удивленно, растерянно вымолвила:

— Пришел?..

Видимо, рабская покорность и страх перед этим человеком все время продолжали в ней жить. Неожиданное появление Емельяна парализовало ее волю. Глафира сжалась, оцепенела.

— Не ждала? — пропек ее взглядом Емельян. Он успел заметить сложенную на стуле одежду девочки-подростка, почуял чужой мужской дух. — Так-то супружескую верность блюдешь? — Зло выдохнул: — У-у, сука! — Поднял кулак, шагнул к ней. И вдруг оторопел, наткнувшись на зыбку. — А это что?..

Глафира увидела, как Емельян хищно навис над ее Николкой, протянул к нему руки. Услышала:

— Вот это любовь! С сосунком приняла? Ну-ка, поглядим...

Он сгреб маленький сверток одной рукой, приподнял.

— Не тронь! — закричала она, рванувшись к Емельяну.

Емельян уронил дитя в зыбку, а оно заголосило, зашлось в плаче. Глафира подхватила его на руки, прижала к груди, вскинула голову.

— Мой это сын! Мой! — бросила в лицо Емельяну. И, не стесняясь, обнажила грудь, дала ее все еще всхлипывающему малышу. — Моя ягодка, мое зернышко дорогое, — запричитала над ним.

— Твой? — с трудом вымолвил Емельян. — Выродила?.. — Любовь, ненависть, ревность, гнев — все эти чувства разом взбунтовались в нем. — Убью-у! — прохрипел он, двинувшись к Глафире.

А с печи широко раскрытыми глазами смотрела на них Люда.

— Мама, мамочка, — беззвучно шептала она побелевшими губами.

Но Глафира уже овладела собой. Прижимая к себе дитя, предупредила:

— Не подходи! Добром прошу — не подходи!

Решительность Глафиры привела в замешательство Емельяна, а девочка помогла побороть сковывавший ее страх. Она спрыгнула с печи, стала рядом с неродной матерью — тонкая, хрупкая.

Емельян вдруг сник, сел за стол, обхватил голову руками, замычал, как от нестерпимой боли.

Нескладно сложилась Емелькина жизнь после того, как он бежал из Крутого Яра. Год бродяжничал. Связался с такими же — кто от возмездия скрывался. Засыпались на спекуляции. Три года отсидел — сапоги тачал.

Он любил Глафиру. Помнил о ней. Но любил по-своему, не видя в ней человека. И вспоминал лишь ее тело — тугое, упругое. О нем тосковал.

После освобождения направили его к месту жительства. Волей-неволей пришлось возвращаться. Емельян даже обрадовался этому. Да, видно, преждевременно. Не ждала его Глафира. Похорошела, расцвела, а не для него. Вон стоит — едва прикрытая ночной рубашкой, но уже недоступная, чужая. И дитя на руках держит. Свое дитя. Значит, не она тому виной...

Емельян застонал, заскрежетал зубами.

— Чего уселись? — исподлобья глядя на него, осмелев заговорила Люда. — Уходите. Не то вот папка придет...

Емельян снова налился злобой.

— А ну, выметайтесь отседова! — загремел на весь дом.

— Не задержимся, — с достоинством отозвалась Глафира, — девайся, детка, — сказала Люде. И сама накинула платье, потеплей завернула дитя.

Емельян подхватился, распахнул окно на улицу, с остервенением стал выбрасывать Глафирины пожитки.

От двери Глафира глянула на беснующегося Емельяна, и будто жалость к нему шевельнулась в груди, но она подавила в себе это чувство.