И тут же Кланя испытывала невероятные муки самобичевания. Ее не замечают, ее отвергают, а она... на что-то надеется, чего-то добивается...
Кланя изнемогала в этой борьбе. И все же у нее хватит сил взять себя в руки. Нет, она никогда не уронит собственного достоинства. Скорее вырвет из сердца эту любовь, раз и навсегда избавится от нее, как от мучительного наваждения.
— Ну, что тут у нас получается? — услышала Кланя голос Громова.
Он подошел к ней, заглянул в текст. Кланя замерла, ожидая, что вот-
вот его рука, как обычно, ляжет ей на плечо. Эти прикосновения волновали ее, хотя и знала, что для Артема они ничего не значат. Но в этот раз он лишь проговорил:
— Так-так. Пойдем дальше... — И снова зашагал к ширме, закрывающей его кушетку, и обратно. — Между прочим, — неожиданно прервал сам себя, — ты помнишь Тимофея Пыжова? — спросил оживленно.
— Которого сняли?
— Он самый.
— Чего же не помнить? Помню. Вечно скандалил.
— Скандалил? Ну, нет, голубушка. Я и сейчас жалею, что так получилось. Стоящий он мужик. Головатый.
А Клане было безразлично, каков этот Тимофей Пыжов.
— Он и в депо все такой же, — продолжал Артем. — Молодец. Ищет человек. Понимаешь? Ищет и находит. И какие возможности открываются?.. Да, запустил он ерша спецам. — Это Артем уже говорил скорее себе, чем Клане. — Надо будет поддержать.
Кланя нетерпеливо коснулась клавишей машинки. И Громов снова начал диктовать. Он называл цифры, даже не обращаясь к сводкам, фамилии лучших председателей колхозов, передовиков уборки, сопоставляя данные минувшего года с нынешними...
Может быть, она идеализировала Громова, все еще находясь под властью своих чувств? Но нет. С прежним все кончено. Кланя еле успевала печатать за ним и сердито думала:
«Односторонний ты человек, Артем. Сухарь бесчувственный. Ну и живи, как знаешь, как умеешь».
Громов притушил папиросу, облегченно вздохнул:
— Кажется, закругляться будем... Вообще-то, Кланя, поработали мы по-ударному. А Заболотному все же надо будет сказать, чтоб живее ворочался. Вечно его распоряжения валятся как снег на голову.
— Можно вынимать лист? — безучастно спросила Кланя.
— Погоди, погоди, — Артем снова подошел к ней, — на чем мы остановились?
Его рука легла Клане на плечо. Она сделала попытку увернуться. Но Артем перечитывал последний абзац и не придал значения этому ее движению. Кланя запрокинула голову, чтобы глянуть ему в лицо, как она думала — презрительно, уничтожающе. Ее волосы защекотали ему подбородок. Артем уловил их запах. Они пахли дождем и еще чем-то свежим, волнующим. А в следующее мгновение совсем рядом он увидел ее глаза, только глаза. Они укоряли и любили, отчаивались и надеялись, спрашивали и ободряли.
Артем невольно отстранился, но не мог оторвать от них восхищенный взгляд.
Кланя устало сомкнула веки. Артем удивленно, будто впервые увидел, стал рассматривать ее лицо. И оно поразило его своей женственной, притягательной красотой. Ему вдруг открылось то, чего он раньше не замечал, мимо чего проходил равнодушно. Сдерживая себя, он легонько коснулся ее щеки. И уже торопливей, взволнованней скользнул рукой вниз по шее.
У нее дрогнули ресницы, какая-то вымученная, болезненная улыбка тронула губы. Артем припал к ним, едва отвечающим на его поцелуй...
Когда Артем погасил лампу, у Клани отчаянно забилось сердце. «Еще не поздно уйти. Еще... — И уже поплыла у него на руках. Сладкая боязнь захватила ей дух, в захмелевшей голове промелькнуло: — Вот она, моя непутевая любовь».
13
Занятия уже заканчивались, когда мастер обнаружил, что исчезли его часы. Обычно он их выкладывал на стол, чтоб нечаянно где-нибудь не раздавить. Так сделал и нынче. И вот, поди ж ты, как сквозь землю провалились. Он перерыл все у себя на столе, заглядывал в ящики, обшарил карманы — часы не находились. Но и посторонних никого в мастерских не было.
«Неужто кто из ребят?»
Он сел, расстроенный не столько потерей часов, сколько тем, что среди его воспитанников растет кто-то не чистый на руку.
Вот они, его мальчишки, занятые работой, стоят у верстаков. Взгляд мастера скользит с одного лица на другое. Вон опиливает головку молотка Сергей Пыжов — лучший его ученик. От чрезмерной старательности даже кончик языка высунул. Этот не позволит себе взять чужое. За ним — Геська Юдин. Он поглядывает, как идут дела у Сергея, и торопится, чтобы опередить своего друга. Между ними давно такое соперничество. Взгляд у Геськи чистый, открытый.
И дальше, вдоль верстаков, лица, лица: внимательные, пытливые, озорные, равнодушные, насмешливые, сердитые. Балагур и весельчак Роман Изломов несколько встревожен. Но это, видимо, потому, что опасается, как бы не затоньшить боек. В его руке кронциркуль, которым он замеряет размеры.
Время занятий истекло, и мастер объявил:
— Сдать инструменты! Обмахнуть тиски! Прибрать на верстаках!
Ребятам не надо было повторять дважды — засуетились, забегали.
И когда, закончив свои дела, выстроились у тисков, мастер проговорил:
— У меня, между прочим, пропали часы.
Наступило молчание.
— Пропали во время, между прочим, последнего перерыва.
И сразу тишина взорвалась: