У ворот женихова дома стали парни, веревкой дорогу перегородили, загорланили:
И опять дружкам Василия пришлось откупаться, давать на водку.
Потом через костер ее провели. В сенях новой припевкой встретили, суля ей жизнь легкую в доме свекра.
И начался пир, каких давно не помнили крутоярцы. Авдей Пыжов умел пустить пыль в глаза. Уж такой у него был характер. На чем-то другом мог выгадать, где-то поприжать и чужих, и своих, а первенца женил размашисто, не скупясь. От выпивки, закусок столы ломились. Дружки обносили гостей чаркой и ломтем каравая, приговаривая:
«Есть у нас на беседе... — Называли имя и отчество, и продолжали: — Подойдите поближе, наши молодые вам поклонятся пониже. Каравай принимайте, наших молодых оделяйте: рублем, полтиною, золотою гривенной. Если ваша честь — рубликов шесть. Можно поросеночка, ягненочка, теленочка...»
Брал гость чарку и каравай, ждал, пока молодые поклонятся. Бросал на блюдо деньги, иной ли какой подарок. Или перечислял то, что намерен преподнести в дар молодым. После этого выпивал водку.
А дружки уже вызывали «на беседу» следующего гостя. -И каждый куражился, выхвалялся своей щедростью, всех перещеголять норовил. И каждому надо кланяться, от каждого ждать милости.
Потом еще более стыдное началось, унизительное. Подвыпив, «горько!» кричали, обсматривая ее масляными, похотливыми глазами. Какие-то старухи к брачному ложу повели, обсыпая хмелем. И ждали за дверью, чтоб выдернуть из-под нее простынь, показать пирующим. Вот, мол, глядите, девственницу взял своему сыну Авдей Авдеевич. И уже воздают хвалу невесте:
В противном случае поднесли бы ее родителям ложки с дырками. Что ни зачерпнешь — проливается.
На следующий день снова пили, ели, горланили:
Всю неделю куралесили. Перепились. Передрались. Приданое Авдею показалось малым. С того дня и до самой смерти враждовали.
«Може, и права дочка», — подумала Антонида. Что с того, что вот сама она обвенчана по божеским законам, по обычаям в дом свекра вступила? Где оно, ее счастье?
Не стала перечить дочери. Пусть уж молодые как хотят. Жить-то ведь им. Каждый кузнец своего счастья. А люди... Что ж люди? Перепьются да в стороне окажутся. Людям не угодишь. Так или иначе, от пересудов не уйти. Почему бы не позлословить? Ведь Фросе и собрать-то гостей негде, нет своего угла. Затеяла было Антонида разговор с бабкой Пастерначкой: так, мол, и так, Лидоровна, дочка замуж вышла. Не будешь перечить, если людей созову? И слушать не захотела. «Кому другому ще б подумала, а Фроське не дозволю, — сердито ответила. — У меня хата свяченая».
Что верно, то верно: на притолоках в ее доме еще с чистого четверга свечной копотью кресты выписаны.
Зашлось у Антониды сердце. Да что ж ее дитя — антихрист какой?
Не по-божески, Лидоровна, делаешь, — сказала. — Не по-христиански.
Всплакнула украдкой. Вот она, жизнь по чужим углам. И деньги за постой платишь, и дом поддерживаешь, чтоб не развалился. И белят они с Фросей, и полы подмазывают. У старухи какие силы? Немощная. А поди поговори с ней. Хозяйка!
Однако напрасны были ее страхи и переживания. Все устроилось как нельзя лучше. О беде молодоженов узнала Елена и решила собрать гостей к себе.
Так и сделали. Подгадали к воскресенью. Стол приготовили богатый, со вкусом. Тут уже Елена показала свое умение. Помогали ей Антонида и Киреевна. Управились ко времени. Гости на порог — и у хозяев все готово.
Компания собралась небольшая. Степанида пришла с Петром, дядька Иван и Мокеевна. Андрей приехал с отцом — таким же, как и сам, балагуром, и Ивана Глазунова прихватили. Елена с удивлением и удовольствием отметила про себя изменения, происшедшие в Иване. Он будто повзрослел, стал серьезнее, сдержанней. А одет так, что и родной отец не узнает. Все на нем с иголочки: костюм, белоснежная рубашка, галстук, модные туфли. Жених, да и только. Борт пиджака орден украшает.
— Рада тебя видеть, — сказала она ему.
А Степанида в это время говорила Петру в расчете на то, чтобы и другие слышали: