Гагаи том 1

Они почти не умолкали, стараясь скрыть за беспечной болтовней охватившее их нетерпение. Голос Андрея прерывался. В глазах — уже знакомая Фросе, все чаще появляющаяся в последнее время сумасшедшинка. Фрося слышала гулкие удары своего сердца и ждала, зная наверное, зачем он увел ее от людей. И торопила то, что теперь уж неизбежно должно случиться.

А село уже скрылось в яру. Впереди раскинулась степь. Солнце светило им прямо в лица. Голубая, безоблачная ширь неба простиралась над ними.

...Они упали в травы, на виду у всей Вселенной — очарованные любовью дети Земли.

Гулянье продолжалось. Играла музыка. Веселилась молодежь. За столом шла своя беседа.

— Что ни говорите, а нравы портятся, — говорила Степанида. — В наше время разве позволили бы себе девицы вот так липнуть к парням? — качнула головой в сторону танцующих. — Или молодых наших взять. Их одариваешь, а им спины лень согнуть, зазорным считают поклониться.

— Дети как дети, — сказала Антонида, прервав свой разговор со сватом.

— Ну да, ну да, — подхватила Киреевна. — Я вот гляжу на Сережку и сгадую, каким Савелий был в детстве. Небо и земля — так рознятся. Гераську взять. Даром что из беспризорников. Послухайте их, как сберутся. О таком судачат, что и мне невдомек. — И уверенно добавила: — Бойчей ныне пошла ребятня, сноровистей.

— Это вы правильно подметили, Киреевна, — вмешалась Елена. — Каждое новое поколение ребятишек отличается от предыдущего: знаниями, кругозором, интересами.

— А нравы падают, — стояла на своем Степанида.

— Все зависит от того, кто как понимает, что нравственно, а что нет, — отозвалась Елена.

— Вот и я о том же, — заговорил Иван Авдеевич. — У японцев как? Гляжу — плачут, печалятся. Неутешное горе. Кто, пытаю, помер? Выясняется, что вовсе не помер, а ребеночек народился. То ж оплакивают, что на муки в мир пришел. Опять же, когда умирают — все родственники радуются, мол, кончились страдания их любимого человека, и ничего ему больше не надо, и ничто его не огорчит, не опечалит.

Раздольнов наклонился к Антониде.

— Когда любовью занимаются, тоже плачут, — шепнул ей по секрету.

— Да ну вас, сват, совсем, — сконфузилась Антонида. — И выгадаете же такое.

— А что? Тогда не до плачу?..

Забыл старый Раздольнов просьбу сына не злоупотреблять спиртным. Видно, лишку хватил. А тут еще сваха — что маков цвет. Поближе подсел.

— Сдобная ты какая, свашенька, — приглушенно говорил ей. — Завлекательная.

Давно не слышала Антонида таких слов. Все эти годы уходила от них. Лишь для детей жила. А ведь не такая она старая. Ведь взволновала же ее эта грубоватая похвала. Может быть, потому, что хмель кружит голову?

А Раздольнов взял ее за руку, закричал:

— Раздайся, народ, сват со свахой идет! — Подмигнул ей. — Покажем, Антонида Терентьевна, как надо плясать!

— Все одно япошки нам не указ, — все еще горячилась Степанида. — Пусть хоть на головах ходят. А мы о своих нравах должны печься.

Иван Авдеевич сердито тряхнул сивой головой:

— О нравах распинаешься, а Таньку свою как настрополила?

— Таньку? Танька у меня молодец.

— То-то и видно, — заговорил Иван Авдеевич. — Пришел я за своей же пилкой, что Петро у меня брал и не принес. Стучу. Не открывает. Гляжу в щелку: сидит Танька во дворе и ухом не ведет. Покликал ее. «Открой, — говорю, — внучечка». Ни с места. «Ну, ладно, принеси мне пилу. Во-он она лежит». «Эта? — спрашивает. — Не принесу». Как ни бился, как ни уговаривал, мол, пилка позарез нужна, — ничего не добился. Ближний свет через все село не солоно хлебавши топать?!

Степанида засмеялась.

— Деда не впустила, — продолжал Иван Авдеевич. — К деду веры нет! Как же ей с людьми жить? А ты говоришь: «Нравы».

Разговор прервался. Пришла Нюшка Глазунова, попросила позвать сына.

— Люди казали, к вам пошел, — донеслось из сеней.

— У нас, — подтвердила Елена. — А вы входите, — пригласила се. — Не стесняйтесь.

— Нет уж, — замялась Нюшка. — Хай он выйдет на часинку.

С удивлением и восхищением разглядывала Нюшка сына. Не верила своим глазам. Неужто этот по-городскому одетый молодой человек — ее Ванюшка?

 Припала к его груди, всплакнула, жалобно приговаривая:

— Совсем забыл нас, сынок. Глаз не кажешь.

— Помню, — сдержанно ответил Иван, поглаживая плечо матери.

— Жив, здоров?

— Здоров.

— Кто же тебя поит, кормит? Кто ходит за тобой? Обстирует?

— Все устроилось.

Нюшка закивала.

— А это, значит, та медаля?

— Орден.

— Глаза отбирает, — вздохнула Нюшка и продолжала: — Ты вернись. Вгорячах он руку поднял. Так ведь не без того, что и повчить надо. Детей надо вчить. Свои пойдут — уразумеешь.

— Смотря чему учить. Хорошему бы учил — иное дело.

— Опять же, родителю видней, что хорошо, а что плохо, — убеждала сына Нюшка. — Какой же это отец своему дитю плохого желает? — Она глянула ему в глаза: — Повертайся домой, Ванюша. Простил он тебя.

— Простил? — Иван насупился. — А я не прощаю.