Гагаи том 1

— Это уж как набудь провернем, — отозвался Семен.

— Як-небудь не можна, — строго заметил Матющенко. — Гарячкувати нічого. Обережно треба діяти.

Семен пыхнул папиросой, всем своим видом показывая полное презрение к опасности. В свое время его так и не взяли в армию из-за плоской стопы. Даже с воинского учета сняли. Но уж теперь...

— Помилятись ми не можемо, — продолжал Матющенко. — Десь щось зробимо не так — амба.

— Что ж, — пожал плечами Семен. — Человек вообще умирает всего один только раз. А уж если умирать, так с музыкой.

Матющенко внимательно посмотрел на собеседника, насмешливо проронил:

— Е, та у тебе, хлопче, кавардак у голові. — И, посерьезнев, внушительно продолжал: — Нас залишили тут не для того, щоб умирати, — з музикою, як ти кажеш, чи без музики. Нас залишили нести смерть ворогам, піднімати людей на священну війну проти окупантів. І треба пам’ятати, що ми відповідаємо за життя тих, хто нам довіриться.

— Разве возможна борьба без риска? — перебил его Семен.

— Ти говориш зовсім не про те, — возразил Матющенко. — Ми не маємо права своїми непродуманими діями ставити під загрозу ні себе, ні своїх товаришів. Саме це прошу мати на увазі, — голос Матющенко прозвучал требовательно, непреклонно.

— Есть запомнить, — отозвался Семен. Помолчал и добавил: — Все равно покажем фрицам кузькину мать.

— Ще раз кажу: по-дурному не ризикувати, — предупредил Матющенко. — Бо... доведеться обходитись без тебе.

Он не шутил, не угрожал. Он требовал собранности, дисциплины, беспрекословного повиновения. Только в этом случае можно надеяться на успешное выполнение задания. И Семен понял это.

— Сделаю все, что нужно, — твердо сказал он.

— От так, — удовлетворенно проговорил Матющенко.

Он уверен в этих ребятах. И Семена, и Анатолия давно знает. Семен — горячая голова. Придется все время в руках держать. Анатолий же — хитрей, сдержанней, но не менее преданный и решительный. Теперь уже через них надо расширять подполье, привлекать к активному сопротивлению оккупантам как можно больше людей.

Семен вышел из флигеля и тотчас вернулся обеспокоенный.

— Над Крутым Яром зарево. Что-то горит. Может, потому и задерживается Анатолий?

Матющенко помолчал, посмотрел на часы. Никакие обстоятельства не должны задержать Анатолия. Время у него еще есть в запасе.

Семен снова выскользнул за дверь. Ночь полнилась шорохами, невнятными, приглушенными звуками. В отдалении послышались осторожные шаги. А когда во мраке вырисовалась фигура идущего, Семен узнал Анатолия.

— Ну, що ж, — кивнув вновь прибывшему, проговорил Матющенко, — будемо починати...

В эту ночь уходила из Крутого Яра Глафира. Уводила детей, как уводит птенцов степная птица, почуявшая опасность.

Евдоким с первого дня на войне. Расставаясь, они обо всем дотолковались. Договорились даже о том, как жить Глафире, если скосит солдата пуля. А вот что придет война к родному порогу — не думали, не гадали. Теперь Глафире самой пришлось принимать решение.

Нет, она не могла здесь оставаться. Встретила на улице бывшего своего мужа и поняла — надо бежать. Зверем посмотрел на нее Емелька. В случае чего, от кого ждать помощи, поддержки? К родственникам на дальний хутор отправилась, прихватив детишек.

Пятеро их у Глафиры — мал-мала меньше. Пятый — Димка, секретарский сынок. Димку Игнат Шеховцов передал Глафире, когда Громовых арестовали, пообещав со временем забрать.

Верно, приходила Дарья за дитем. А что ж его, бедного, мытарить, от компании отрывать? Как родной рос среди Глафириных детишек. Мамкой называет. Своих-то не помнит.

«Мне не в тягость, — возразила она. — Одним меньше, одним больше — какой счет?»

Дарья было заупрямилась, мол, им на старости тоже не помешает. Только не отдала Глафира Димку. Теперь несет его на руках. Какой с него ходок в четыре годика? А все ж что-то неладное чувствует своим крохотным сердечком. Обхватил ее шею, притих. Остальные сзади поспешают — испуганно таращат глаза в темноту, спотыкаются. Николка последним идет. Самый старшенький среди них. Но и ему хочется ухватиться за материн подол. Ему так и кажется, что вот-вот кто-то настигнет его, схватит. И он все время оглядывается. В неполные десять лет трудно быть храбрым, когда за спиной крадется военная ночь.

Огородами, пустошами вывела Глафира детей за околицу, радуясь, что никто не видел их бегства. Еще раз заглянула в черный зев яра. Там оставила она дом, выстроенный с Евдокимом перед самой войной, свои радости и горести. Осталась Люда, не пожелавшая уходить с ней.

Поднялась она, повзрослела и словно отодвинула от себя Глафиру. Все реже приезжала из института. Сначала каждое воскресенье наведывалась, а потом — лишь за деньгами да за продуктами. Даже отцу дерзила, не говоря уже о ней, мачехе, детишкам ласкового слова не находила.

Не знала Глафира, чем объяснить такую перемену в неродной дочери. Угождала ей, ни в чем не перечила, а прежнего не могла вернуть. Все трудней становились их отношения. Окончила Люда институт, стала учительницей, и вовсе отошла от Глафиры, от семьи. Только и того, что жили под одной крышей.