Гагаи том 1

...Елена металась по полю: спотыкалась, падала и снова бежала. А ее настигал фашистский штурмовик, посылая в нее очередь за очередью. Уже рядом, за спиной, пулеметный треск, рев мотора. Что-то кричит невесть откуда появившийся Тимофей, машет ей, зовет к себе. Сейчас, сейчас... Еще одно усилие, и она будет в безопасности. Гулко бьется сердце, подкашиваются ноги.

Она проснулась в холодном поту, задыхаясь. А сон продолжался: гремели выстрелы, свистели пули. Или это наяву?

Елена встревоженно приподнялась на постели. К ней поспешила хозяйка, обдала ночной свежестью.

«Ох, серденько моє, що ж воно робиться? — испуганно зашептала. — Швиденько одягайся, та в погріб. Діточки вже там. Перетягла. Може, пересидимо».

Со звоном посыпались оконные стекла. Засверкали змеящиеся вспышки автоматных очередей. Отблески пламени выхватили из темноты кажущиеся огромными рогатые силуэты гитлеровцев.

...Идет Елена Бахмутским шляхом сама не своя — опустошенная, тупо равнодушная ко всему на свете. Той ночи фашистский десант овладел городком. Бойцы санбата засели в госпитале, отстреливаясь от наседающего врага. И тогда гитлеровцы подожгли здание. Оцепив его расстреливали каждого, кто пытался вырваться из пламени.

До рассвета пылало зарево пожара. Все подвластное огню сгорело. Крыша обрушилась. Остались лишь закопченные стены. Поодаль жались испуганные женщины, детишки.

Когда подошла Елена, из пустых глазниц окон еще тянуло тошнотворной гарью. Она кинулась к женщинам: «А раненые? Раненые где? Куда их...»

Ей указали на пожарище.

Скорбной тенью блуждала Елена вокруг пепелища. Приходила и в следующие дни, будто не веря случившемуся. А потом ею овладело состояние прострации. Лишь однажды ее озарила надежда, когда узнала, что в живых осталось несколько раненых, пытавшихся прорваться к своим. Она увидела их, когда немецкий комендант «даровал» им свободу. К комендатуре согнали всех жителей. «Ми визволяйт Украина от русс большевик, — напыщенно говорил офицер. — Ми уничтожайт коммунист, юда, партизан. Ми не уничтожайт украинец».

Он еще что-то выкрикивал, коверкая русскую речь, перемежая ее немецкими словами. Будто издалека доходил до сознания Елены его голос. Тимофея не было среди пленных. Надежда рушилась. И снова померк день, померкла жизнь, с этого момента не представляющая уже для нее никакой ценности, никакого интереса.

Последующее время Елена пребывала в каком-то странном состоянии. Она двигалась, что-то делала, с кем-то разговаривала, отвечала на чьи-то вопросы, слышала слова Оксаны, но все это подсознательно, словно в забытьи. Согласно приказу фашистского командования, предписывавшего всем иногородним отправиться к местам своего постоянного жительства, ей выдали пропуск. И она пошла в Крутой Яр, не задумываясь о последствиях, не испытывая тревоги, непостижимо равнодушная к своей судьбе. Несколько раз ее останавливали мотоциклисты резким, как выстрел: «Хальт!» Елена молча показывала пропуск, смотрела на врагов и не видела их, не замечала, словно этот досмотр не имел к ней никакого касательства. Ей возвращали пропуск, и она продолжала свой путь.

...Бредет Елена, и нет уже боли, пронзившей все ее естество. Она залегла где-то глубоко — тупая, ноющая. И только невероятная усталость ломит тело. Только зияющая пустота в душе. Над головой у Елены низкое серое небо. Резкие порывы ветра ожесточенно швыряют ей в лицо холодные иглы дождя. А она все идет, идет, и истерзанный Бахмутский шлях покорно ложится ей под ноги.

Сгустились сумерки хмурого осеннего вечера, когда Елена достигла наконец Крутого Яра. Все так же с отсутствующим взглядом прошла по его безлюдным улицам, не обращая внимания на то, что промокла, нисколько не заботясь быстрее попасть под кров. И, лишь переступив порог верзиловской хаты, где все эти годы жила ее семья, увидев комнату, каждой мелочью напоминавшую о Тимофее, она будто очнулась, пришла в себя, со стоном припала к груди оторопевшей Киреевны:

— Все кончено! Все пропало!

— Да что ты, милая. Господь с тобой, — растерянно пробормотала старуха, обнимая ее хрупкие плечи и недоумевая, почему же Елена оказалась здесь, как могло случиться, что она отбилась от эшелона. А губы сами шептали слова утешения: — Возвернутся наши. Ну да. Как можно? Возвернутся.

Елена вскрикнула в смертельной тоске:

— Нет Тимоши! Не вернется он! Никогда не вернется! Не-ет!

Киреевна прижала Елену к себе, быстро-быстро мелко вздрагивающей рукой стала гладить ее голову.

— Болезная моя...

И умолкла. Блеклые глаза увлажнились. Старческое лицо, на котором время оставило неизгладимые следы, вдоль и поперек испещрив глубокими бороздами, словно окаменело. Она уже была в том возрасте, когда смерть стоит у порога и нисколько не пугает своим присутствием. К ее приходу у Киреевны все готово: и гроб, который, правда, еще надо выкрасить, и смертная одежда. Но то, что она услышала от Елены!.. Почему же такая несправедливость? Ее, отжившую свое и ставшую самой себе в тягость, смерть обходит, а забирает молодых, сильных, у которых еще все впереди...