Елена вздрогнула. О, ей хочется умереть сразу, как тогда, после удара ножом в спину. Совсем не страшно. Острая боль, яркая вспышка — и... темень небытия. Потом — пробуждение, встреча с сыном, мужем...
— Выбор в ваших руках, — услышала она, а думала свое: «Не будет пробуждения. Не придет Тимофей. Не увижу Сережу... Не суждено с ним встретиться. Бедный мальчик. Где ты? Сражаешься? Пал ли в бою? Жив или мертв — прости свою мать. У нее уже нет сил жить».
А Дыкин снова был вежливым, уважительным.
— Ну что ж, Елена Алексеевна, не обессудьте. Я предпринял все возможное, чтобы облегчить вашу участь. Вы сами отказались от моих услуг, и я умываю руки. — Он откинулся к спинке стула, прищурился, как бы прикидывая, верный ли взял тон. Помедлив, сказал: — Вами займется мой помощник. Скотина, каких мало. Вы и сами это прекрасно знаете. Для него нет ничего святого. Боюсь, не сможет проявить к вам должного уважения... Впрочем, — тут же добавил Дыкин, — мне кажется, вы, Елена Алексеевна, еще подумаете над моим предложением. У вас будет достаточно времени.
«Неужели он не видит, не понимает, как глуп, как самонадеян?» — думала Елена после разговора с Дыкиным. Пусть ей грозят тысячи смертей, она примет их, не задумываясь, не вымаливая пощады.
Быстро угас день. Камеру заполнил мрак. Грязной черноты ночное небо вдоль и поперек перечеркнули железные прутья. В сгустившейся темноте тускло светился лишь дверной глазок. По коридору, слабо освещенному керосиновой лампой, ходил полицай. Елена прислушивалась к его тяжелым шагам, зябко куталась в платок и не могла унять внутренней дрожи. «Что замыслил Дыкин? — спрашивала она себя. — Что уготовил?.. — Но тут же отгоняла пугающие мысли, — Почему меня должно тревожить это? Разве не все равно, какой будет смерть?»
И вдруг она почувствовала, что лжет себе. Да-да, лжет. Все дни после гибели Тимофея это было правдой. Еще по пути сюда ничто не могло ее тронуть, ко всему была равнодушной. А сейчас... сейчас эта обстановка заточения, многозначительная любезность Дыкина, неизвестность — все пугает Елену. Она возвращалась в реальный мир из оцепенения, вызванного гибелью Тимофея.
Тишину ночи расколол крик-стон. Елена вскочила. Сердце — чуть не выскочит из груди. Перехватило дыхание. А там, за стенами ее камеры, все утихло. Она успела подумать: «Не померещилось ли все это?» Но послышалась грубая брань. Снова раздались стоны. Истязали женщину. Ее высокий голос взвивался и внезапно обрывался, замирал. Потом донесся глухой стук падающего тела. Или ей почудилось? А почему приближаются эти тяжелые шаги? Что им надо среди ночи?.. Щелкнул замок? Скрипнула дверь? Нет, это галлюцинации. Слуховые галлюцинации, и только. Сейчас все пройдет. Выходить? Разве этот окрик к ней относится? Разве...
— Тебя что, в шею вытолкать? — повысил голос тот, кто стоял у распахнутой двери с карабином в руках.
Елена засуетилась, поспешила выйти. Конвоир указал стволом в конец коридора:
— Вон туда.
Едва она приблизилась к последней комнате, дверь распахнулась, двое полицейских выволокли женщину. Голова ее безжизненно свисала на грудь, ноги волочились по полу. Елена в ужасе отпрянула. Она с трудом узнала жену Алексея Матющенко. «Так вот что имел в виду Дыкин...» — пронеслось у нее в голове. Сзади ее подтолкнули, и Елена едва не упала посреди тускло освещенного кабинета. Прямо перед собой она увидела дикие глаза Недрянко, словно натолкнулась на них, и это помогло ей удержаться.
— Ну?! — расставив широко ноги, обтянутые милицейскими галифе, и разглядывая ее в упор, зловеще процедил Недрянко. — Видела?! А теперь погляди туда, — качнул головой в сторону.
Елена повела взглядом в указанном направлении и едва не вскрикнула. У стены полуобнаженный, с вывороченными назад руками стоял Алексей Матющенко. Грудь его — сплошное кровавее месиво.
— Узнаешь? — уставился на нее Недрянко.
Да-а, — ответила Елена подавленно. Ведь как же не знать односельчанина, если столько лет прожили рядом.
— К нему шла на связь? — Опять острый, пронизывающий насквозь взгляд.
— Не понимаю...
— Твой помощник? — Это уже к тому, распятому у стены.
— Дурень, — презрительно обронил Матющенко. Вся ненависть к мучителю светилась в его наполненных сумасшедшим пламенем зрачках.
Недрянко заиграл плетью и нехотя отбросил. Видимо, он уже устал. А может быть, не хотел, чтобы Елена видела его бессилие перед этим человеком.
— Уведите, — приказал полицаям.
Теперь Недрянко понимает: рано взял Матющенко. Поторопился. Боялся, что Фальге не поверит, и хуже наделал. Матющенко нагло отвергает все обвинения, выставляет себя безвинно оклеветанным.
«Яке підпілля? Яке бюро? Приверзлося? Не інакше, як приверзлося. Я ж безпартійний».
Выходит так, что он, Недрянко, все это выдумал. Тут и Фальге в пору задуматься...
Недрянко присел у стола, закурил. Решил, что еще не все потеряно, что и ему не занимать упрямства, что в конце концов сумеет «расколоть» Матюшенко. «Жену не пожалел, попробуем «пощекотать» пацана», — злорадно подумал.