Гагаи том 1

— Ты что, Гринь, взаправду? — опешил Кондрат. Еще недавно готовый бросить оскорбившую, унизившую его подачку, теперь он испугался, что может лишиться добытого, заюлил: — Не стану же я начальству пуговки крутить. Как на духу кажу — Петро дал. Провалиться мне на этом самом месте.

Но Гришка был неумолим:

— Топай, топай, дед. Там разберемся.

Кондрат наливался лютью. Мало того, что нелегко досталось ему зерно, а тут еще и это, вдвойне обидевшее его обвинение.

— В участок? — перепросил он. — Меня в участок?! — вдруг закричал фальцетом. — Вот токи спробуй, щенок! Токи тронь! Ах ты падло! Ему, паразиту, лень у Петра дознаться! В участок волокет. А вот такой штуковины не хотел?!

Последовавший затем достаточно выразительный жест озлобил Гришку. Он угрожающе повел стволом автомата.

— Все сказал? — спросил с издевкой.

— Все, — ответил Кондрат, демонстративно усаживаясь на мешок.

— Лады. Поговорили ПО душам, — ОХОТНО согласился Гришка, будто и в самом деле разговор с Кондратом доставил ему удовольствие... —

А теперь... — в голосе его уже не было игривости, — теперь, каверзный дед, я тебя и впрямь сдам куда следует.

— Молодец. Умная голова, да дураку досталась, — сказал Кондрат. — Во-от такую кучу, — простер он руку над дорогой, — навалишь Петру. По-родственному. Он тебе спасибо скажет.

— Это как же?

— А вот так. Спытают меня: «Где взял?» Одказую, поскольку там не утаишься: «Петро Ремез с мельницы вынес». Разумеешь, дурья твоя башка, как дело оборачивается? Возьмут его, раба божьего, за это самое место: «Кто дозволил? Какое имел право имущество рейха Кондрату Юдину скармливать?»

Гришка призадумался. А Кондрат вел свое:

— Гляди, домой нагрянут: не прихватил ли и себе чего? А куды участковый смотрел?

Гришка забеспокоился:

— Так то верно, что Петро дал?.. Ну, дед, берегись, — пригрозил Гришка. — Проверю. Тогда уж я на тебе высплюсь.

Кондрат смотрел ему вслед, качал головой, говорил:

— Ох и лют Авдеев вышкребок. Семя злокачественное.

Последние годы Антонида не знала нужды. Каждый месяц Фрося и Андрей давали ей на жизнь. Огород обрабатывала. Особых заготовок не делала: зима, лето ли — всегда все можна купить. Были бы деньги.

А нынче кинулась набрать хоть бы крайне необходимого про запас и не смогла — война забрала. Все же удалось кое-что подкупить. Кое-чем запаслась с огорода. Вот так и встретила зиму.

Оно, может быть, и на дольше хватило бы припасов, да с Фросей беда приключилась. Ничего не жалела Антонида, чтобы поставить доченьку на ноги. А тут еще хозяйка — старуха немощная — у нее на руках. Отказалась брать деньги за постой. «Ты уж не серчай, Антонидушка, — слезливо сказала. — Деньги зараз ни к чему. Харчами плати. За харчи согласна сдавать. А ежели до смерти докормишь — хату отпишу». Куда было податься? Фросину комнатку на поселке, пока она болела, какой-то начальник из управы занял. Деваться некуда. Да и бабку Пастерначку можно было понять. Кому она нужна? Где достанет пропитания? Кто над ней оглянется?

Вот так и ушло до срока то, чем располагала Антонида. На весну только-только повернуло, а есть уже нечего. Голодная пора вползла в их дом.

«А ты сходи к Степаниде, — подсказывала бабка Пастерначка. — Може, и выручит по-родственному. Сказывают люди: живет как у бога за пазухой. — И добавляла, кладя на себя крест: — Ох-хо-хо, грехи наши тяжкие. Кому — война, а Ремезам — мать родна».

Фрося сердилась:

«Не ходи к ним. Не унижайся».

Сопротивлялась Антонида беде, как могла. Вместе с Фросей обошла окрестные хутора. А ремезовского подворья все же не минула. Тайком от дочери отправилась к Степаниде. Подумала, что ведь и впрямь не чужие. Кому же тогда помогать, как не своим.

И вот стоит она у порога. Смотрит, как пироги Степанида лепит. Раскатает кусок теста, наложит щепоть загодя приготовленной капусты, завернет ее, быстренько пальцами по краям сдавит, снова скалкой пройдется и кладет в сковородку с кипящим маслом.

— Петро и Гринька скоро явятся, — дала понять, что некогда ей привечать непрошеных гостей, потому, мол, и не приглашает Антониду присесть.

Густой хлебный дух и аромат подсолнечного масла кружит Антониде голову. Она судорожно сглатывает подкатившуюся слюну, прислоняется к двери.

— Я на часинку к тебе.

Степанида уже знает, что за этим последует. Уводит разговор в сторону:

— Внучка так и не дождалась?

— Не дождалась.

— Оно и к лучшему, — роняет Степанида. Руки ее проворно делают свое дело.

— Може, и так, — соглашается Антонида. Она не может перечить, не имеет права. — Фросенька вовсе перевелась.

— Вот, вот. Много ли оно высосет у такой матери.

— Трудно.

Степанида будто не слышит. Ножом подваживает пироги, заглядывает, не пора ли переворачивать. А потом все же откликается от печи:

— Время такое, что не дай бог. А тут лишний рот в доме. Гриньку принесла нелегкая. Здоровый как бык — в батю удался. И жрет помногу. Вот и спробуй напастись. Никаких заработков не хватит.