Гагаи том 1

Они умолкли. Сережка покопошился еще немного под боком у отца и засопел — удовлетворенно, размеренно. А Тимофей думал о превратностях жизни, о том, как она иногда оборачивается своей неприглядной стороной, что, как бы ни мытарила эта жизнь, как бы она ни корежила, надо оставаться человеком — всегда и во всем.

Утром Тимофей не пошел в больницу. Подумал, что все равно до врачебного обхода его не пустят к Елене, а с Громовым, пока он никуда не завеялся, надо обязательно встретиться. И поспешил в райпартком.

Громов встретил его, будто ничего не произошло, будто расстались они только вчера. Он был явно чем-то озабочен.

— Кстати пришел, — сказал, пожимая Тимофею руку. — Вот тебе твой документ, — протянул он Тимофею отобранный при аресте партийный билет. — А теперь — о деле.

— У меня тоже дело, — хмуро отозвался Тимофей.

Громов быстро взглянул на него — все такой же неугомонный, деятельный.

— Знаю, знаю твое дело, — проговорил, замахав рукой. — С жалобой небось явился. Резонно. И само по себе неприятно, и авторитету урон.

— Не об этом я.

— Нет, не скажи. Авторитет годами наживается, а потерять его пара пустяков. Одно слово, один неверный шаг, и...

— В народе говорят: «На чужой роток не набросишь платок». Был бы я чист.

— Верно говорят, — огласился Громов. — Да только каждому не объяснишь, что произошло. На это, видимо, и рассчитывали те, кому надо было тебя убрать.

— Это ясно. Но как в райпарткоме могли поверить такой дичайшей нелепости?

Громов затеребил искалеченное ухо.

— Видишь ли, для всех нас этот арест был полной неожиданностью. К тому же, говорят, и ты хорош — сопротивлялся, буйствовал.

— А как бы ты хотел?!

— Ну ладно, ладно. Разобрались, освободили.

Они были вдвоем в кабинете. Сквозь заиндевевшие окна проникал рассеянный свет зимнего утра. Тимофей курил — последнее время он очень пристрастился к этому. А Громов, по своему обыкновению, расхаживал по кабинету.

— Обиднее всего — упустили, кого надо было взять, — помолчав, заговорил Тимофей. — Я бы его...

— По ложняку пошли, — ввернул Громов шахтерское словцо. — Удобнее оно — думать не надо. — И остановился возле Тимофея, положил ему на плечо руку: — Да ты не унывай. Поможем стать на ноги.

Тимофей передернул плечами.

— А мне не надобны подпорки. И без того крепко стою.

— Так что же тебе надо?

— Правду искать пришел.

Громов сел за стол, отложил в сторону бумаги.

— Ну, выкладывай.

Тимофей уперся в него тяжелым взглядом.

— Разгонять артель будем?

— Как это — «разгонять»?

— Или погодим, пока сама распадется?

— Ты это оставь! — предостерег Громов. — За такие разговоры...

— Что, из партии выгоняют? — загорелся Тимофей. — Ты это хотел сказать? Так выгоняй! Выгоняй!

Громов повертел в пальцах карандаш, оценивающе взглянул на собеседника.

— Такими словами не бросаются, — помедлив, заговорил он. — Прямо скажу, анархистское заявление. Думаешь, без тебя партия пропадет? Или без меня? Нет, Тимофей. Она будет идти своей дорогой. Мы — рядовые партии. Не будет нас — придут новые бойцы. И если тебе дорого ее дело, — ты не останешься в стороне.

— Потому и волнуюсь, что кровь моя в нем.

Тимофей, может быть, лучше, чем кто иной, понимал, как важно решить семенную проблему. От этого зависят судьбы людей, связавших свою жизнь с колхозом. А в конечном счете — без семян ставится под удар сама идея коллективного ведения хозяйства. Эти мысли и в камере предварительного заключения не давали ему покоя. Он перебирал в памяти разговор с Громовым, состоявшийся тогда в степи. И сейчас, с присущей ему прямотой и горячностью, продолжал:

— Говоришь, не дадут семян? А ты просил?

— Зачем? — вопросом на вопрос ответил Громов. — Бесполезно.

— Артем, — прервал его Тимофей. — Артем, что ты петляешь? Это на тебя не похоже.

Громов побагровел. Он ездил в окружком с твердым намерением выбить дополнительно семенные фонды, но, увидев, как секретарь окружкома отчитывал одного из низовых партийных работников, прибывшего по такому же делу, за иждивенческие настроения, умолчал о своих затруднениях. Решил изыскать семена на месте. Еще недавно он ломал голову над тем, как выйти из затруднительного положения. Но теперь...

— Манера у тебя дурацкая, — казал Громов, справившись с раздражением, вызванным резкой репликой Тимофея. — Кипишь, кипишь, а чего?

— Так это смерти подобно! Понимаешь, что значит не отсеяться?

— Все, что нам могли дать, уже дали. Остальное сам возьмешь.

Тимофей недоумевающе уставился на Громова, а тот, озабоченно

придвинув к себе бумаги, продолжал:

— Да, возьмешь... Подсаживайся ближе. Смотри. Предстоит выселить кулацкие семьи. Пятерых раскулачить без высылки. — Громов прихлопнул рукой лежащие перед ним бумаги. — Вот тебе и зерно.

— Да, но... — попытался было заговорить Тимофей.