Гагаи том 1

— Чи кобеля какога приучить? Неплохо бы, а? Все живая душа...

Смотрел на восток — не светает ли.

— Казали, гляди в оба, особливо держи на примете «склад готовой продукции». Застройщики, мол, крадут кирпич. А скоки ж это возов надо, чтоб обкласть хату?

Он вспомнил разговор с Петром Ремезом, его насмешки, что, дескать, облюбовал Кондрат никудышнюю работу.

— Кому никудышняя, а мне в самый раз, — продолжал Кондрат — Кое-как отстоял ночь, не без таго, чтобы соснуть какой часик-другой, а день — вольный. Тут тебе и займайся хозяйством, ежели Ульяна укараулит.

Ночь нависла черная, непроглядная. Молодой месяц был такой тонкий, будто вконец сработавшийся, до предела сточенный серп — уже не нужный, бесполезный. Он вовсе не светил и появился на темном беззвездном небосводе бог весть зачем.

— Да, в такую ночку токи шкодить, кто толк понимает, — говорил Кондрат. — Вот накрыть воров! А? Небось все ахнули б. Небось премию дали б. В газетке пропечатали б...

И тут его мысли приобрели совсем другое направление.

— Как же ты теперь, Тимошка, от головокружения своего очухаешься? Казал же: не спеши, как голый... купаться. Мужику подумать надобно. Схочет пойти в колхоз — пойдет. Не схочет — силой гнать нечета. По доброму согласию, стало быть, надобно, как в статейке сказано. А ты темп давал. Думал, бога ухопил за бороду. Немало их со страху вписалось! Это я устоял. Ты — наганом грозился. Мишка Пыжов самогон ставил, улещивал, чтобы в колхоз вступил. А я — ни в какую. И ведь угодил в самую что ни есть струю партейного курсу.

Кондрат прислушался. Было очень тихо. Даже собаки угомонились. И лишь издалека доносились натужные вздохи паровоза.

— Вот и ты, Маркел, — продолжал Кондрат, — туда ж гнул. А что с таго получилось? Кажуть, десять лет допра схлопотал. Сидел бы тихо — гляди, и пронесло б. Да, — продолжал неторопливо, — и твои, Тимошка, плохи дела. Ой, как плохи. Не иначе — дадут по тому месту, откуда ноги растут. Искривлял партейную линию? Искривлял. Ливольвертом размахивал? Размахивал. В статейке все про тебя прописано.

Ему почудилось, будто кто-то крадется в темноте. Взял ружье на изготовку, отступая, пискнул дрожащим фальцетом:

— Стой! — Не узнал своего голоса, но осмелел, закричал громче: — Стой, сучий сын, палить буду!

В следующее мгновение он почувствовал, как кто-то сзади схватил его за воротник и бросил на землю. Падая, он уронил ружье и, даже не делая попытки сопротивляться, зажмурился, поднял руки, зачастил:

— Токи не убивайте, деток малых не сиротите. Берите — не перечу, голосу не подам, ничего не видел, ничего не чул. Краще стреножьте, чтобы не убег.

Единственная дочка Кондрата давно имеет семью, живет с мужем на Урале. А малых деток он приплел, чтоб разжалобить грабителей. Но, странное дело, его никто и де пытался убивать. Кондрат открыл глаза, осторожно покосился в одну сторону, другую. Огляделся. Поблизости никого не было. Чертыхнулся. Путаясь в тулупе, встал, поднял ружье. Еще раз огляделся. Стояла глубокая ночь, дремучая тишина. Недоумевающе пожал плечами.

— Да что же это, мать-перемать!

Ожесточенно плюнул, двинулся к сторожке, продолжая удивляться, что же это могло с ним приключиться. Он просто не сообразил, что, , пятясь, наступил на низ волочившегося по земле тулупа.

Все еще в сердцах отплевываясь, Кондрат осмотрел ружье — не повредилось ли при падении? Нет, обошлось. Закинул его за спину. Ружье было древнее, иностранной системы. Тоже перешло от француза — бывшего хозяина завода. Какой-то искусник уже и ложе ему самодельное поставил из яблоневого комля. Вчера Кондрат, видать, впервые за многие годы, почистил его, смазал. Задумал после смены зайцев погонять. Одно дело — Ульяне дичины добыть. А главное — испробовать, что оно за удовольствие разные «князья и графья» от охоты получали. Своего ружья у Кондрата никогда не было. Ну и рассудил: почему бы не попользоваться этим, поскольку возможность такая имеется.

Окончилось дежурство — подался в степь. Миновал Бурлакову криницу, пересек балку, что вела к песчаному карьеру, ударился в сторону Кругленького леса, или байрачка, как его все тут называют. Не замечая первозданной красоты ранневесенней степи, он медленно брел, рассуждая вслух:

— Поохочусь, отведу душу. Видать по всему — зверя невпроворот. Вольготно, должно быть, ему тут. Бурьяны такие, что еле ноги тянешь — настоящие крепи. Чего-чего, а шапку заячью добуду. Шапку бы мне к зиме край надобно обновить.

Кондрат сдернул свой треух, осмотрел. На нем уже и следа не осталось от ости.

— Зараз мы задаром добудем. Нам это как все равно высякаться.

Кондрат огляделся.

— Гуляет земля, — проговорил осуждающе. — Забрать забрали у хозяев, а к делу не произвели. Мне оно, конечно, со старухой что надо? Самую малость. Хлеб тоже, как пролетарьяту, дают. Приварок какой ни есть с огорода имеется. Теперь еще мясом завалю. Чего ему, ружжу, без дела быть? Хай служит. Хай зайцев бьет.