Гагаи том 1

В поле выехали, погрузив на брички мешки с семенами. Быстро наладили сеялки. И снова ждали — возбужденные, нетерпеливые — пока развеется задержавшаяся с ночи парная сырость, пока немного пообсохнет земля и не будет налипать на сошники и колеса сеялок. А ветер усилился, изменил направление, будто хотел угодить хлеборобам. Теперь он дул с юго-востока, с Задонья и был суше, теплее.

Да, долго ждали колхозники этого дня. Защелкали батоги, послышалось радостное:

— Ну, милые, пошли!

И потянулись сеялки. В бороздки, прочерченные сошниками, посыпалось зерно, укладываясь, точно в пуховую постель. Вслед волочили. Над ними кружили грачи, которые до этого хозяйничали на пахоте, громко кричали, словно возмущались, что их потревожили...

Окончили сев быстро, а уходить не хотелось. Собрались у края поля — уставшие и довольные. Курили, посматривали на дело рук своих. В глазах светилась надежда.

Лаврентию эта посевная была в диковинку. В колхоз он пришел уже после того, как озимыми отсеялись. И он не переставал восхищаться:

— Мыслимо ли дело?! Такую делянку отгрохать!

Иван хлопнул его по плечу:

— Еще как трактор выведем...

— Придут и те, кто за свой клапоть держится, и убежавшие вернутся, — уверенно проговорил Игнат. — Попомните мое слово.

Начали собираться в обратный путь. Прицепили к бричкам сеялки, сложили оставшиеся семена, пустые мешки, тронулись. Лаврентий, еще раз оглянувшись на поле, вдруг закричал:

— Кша! Кша, чертово отродье! — Бросился назад. По только что засеянному полю важно расхаживали грачи, галки, отыскивая зерно. — Погибели на вас нет, окаянные!

Он размахивал руками, кидал комья земли — пока не напугал птиц. Остановившись у поля, поднял лицо вверх, запричитал — громко, торжественно:

Галки, вороны.
Крутитеся колесом.
Ваши дети за лесом —
Пищат, кричат, есть хотят!

Обоз остановился. Изот непонимающе посмотрел на мужиков, перевел взгляд на Тимофея, который также, как и остальные, с ненавистью смотрел на потревоженную стаю.

— А ты слушан, слушай, — заметив его недоумение, тихо молвил Иван Пыжов.

Конечно, они понимали, что все равно не избавиться от этой напасти, — выклюют сколько им надо, — а все же не мешали Лаврентию. Так причитали их прадеды, деды, отцы, да и они сами, став хозяевами, у своих делянок. А Лаврентий трижды повторил свое заклинание, словно надеялся на его магическую силу, будто оно и в самом деле оградит посевы от прожорливых птиц.

В брички никто не садился, жалея натрудившихся коней. Шли по обочине, изредка перебрасываясь словами. Только Иван Пыжов, вспоминая свои скитания вдали от родины, негромко рассказывал Лаврентию:

— И растет тот рис из воды.

— Ну да?

— Никогда бы тоже не поверил, коли б сам на тех плантациях не был. Поля те по низинах. Заливают их водой по щиколотку.

— Гляди-ко.

— И урожай собирают дважды за сезон...

— Как только ни приспосабливается человек, чтоб прокормиться, — проговорил Игнат.

— Во-во, — подхватил Иван. — Еще такую штуку видел: коляска, вроде наших тачек о двух больших колесах, сиденье честь по чести, оглобли, как для одноконного выезда, впрягается в нее человек вместо лошади и зовется уже не человек, а рикша.

— Да ну?! — дивился Лаврентий.

Мужики недоверчиво косились на Ивана, а он продолжал:

— Это еще не все. Садится в ту повозку человек. По-англицки он зовется «бос», а по-нашему — буржуй. И наказывает: «Ран». Мол, бежи во весь дух. Да палкой, коли замешкается, по плечах, по плечах!

— Во, гад! — вырвалось у Игната. — Что ж тот рикша терпит такое? Да поворотился бы, дал бы как следует тому босу. Кони и те взбрыкивают, коли не по-людски с ними обращаться.

— Кони... — медленно проговорил Иван. — Кони взбрыкивают, понятия не имея. А рикша разумеет! откажется — другой повезет с радостью.

Изот поотстал. За время сева он умаялся. Рядом с ним шел Тимофей — сильный, бодрый.

— Чудно, — говорил Изот. — Как малые дети со своими присказками.

— Что же здесь чудного? — отозвался Тимофей. — С давних давен идет. Хлебопашество — древнейшее занятие людей.

— Все же странно слышать.

— Нам оно привычно — в крови у каждого. Ваше шахтерское ремесло, если из глубин веков глянуть, вовсе еще в младенчестве, а тоже подземного черта выдумали. Говорил как-то Громов — Шубиным прозвали.

— Навыдумывали всякого, — согласился Изот. — Кстати, — оживился он, — жинка твоя скоро появится?

— А что?

— Да ведь работы невпроворот.

Тимофей не хотел, не мог сказать Изоту, что Елена не торопится на работу, тем более — браться за общественные дела. У них уже был разговор. И этот разговор ни к чему не привел. Елену вышибло из седла. Борьба оказалась не по ее силам.

Тимофей был очень огорчен изменениями, происшедшими во взглядах Елены. Тем не менее где-то и в чем-то находил им оправдание.

А Изот, не подозревая о том, что происходит в душе Тимофея, продолжал:

— Слышал, она у тебя крепко подкована. Вот бы пропагандистов и агитаторов взяла на себя?

— Пусть малость поправится.