Гагаи том 1

Она устало опустилась на стул, склонилась над столом — маленькая, обиженная. Тимофей видел, как мелко дрожали ее пальцы, как сутулилась спина. Елена плакала — беззвучно, не шелохнувшись. Тимофей лишь догадывался об этом по тому, как торопливо, стараясь не выдать себя, она подносила руку к глазам.

— Мы погорячились, — виновато сказал он, чувствуя, что Елена по-своему права. Новая работа, захватившая Тимофея, ничего, кроме неприятностей и бед, не принесла его семье. — Я, Лена, погорячился, — повторил Тимофей. — Прости, пожалуйста.

Он подошел, положил руку ей на плечо, легонько похлопал. Елена нашла его руку, прислонилась к ней щекой, затем прижала ее к груди. Тимофей ощутил гулкое биение сердца.

— Вот здесь тревога, — тихо сказала она. — За тебя тревожусь, за Сережку, за всех нас. Думаешь, Сталину нужно твое мнение?

— А почему бы и нет? Ведь мы — члены одной партии.

Елена вздохнула. Конечно, Тимофей рассуждает вполне логично.

— Иначе мы придем к аполитичности, — продолжал Тимофей, — к тому, что проповедует ваш Дыкин. Сама ведь возмущалась, рассказывая о его рассуждениях. Что же теперь стряслось с тобой, Лена?

Елена и сама не знала, с чего это началось. Еще курсисткой она мечтала о счастье народа. Потому и потянулась к большевикам, пошла в Красную Армию. В Тимофее она увидела романтического героя — грубоватого, сильного, бесстрашного, грезившегося ей в девичьих мечтах. И она пошла за ним без оглядки. Сквозь гарь боев вырисовывалось ей будущее, как нескончаемый праздник. Вот только бы стихли последние залпы. Но кончилась гражданская война, а борьба продолжалась. Был голод. Было нэпманское засилье. Зловеще ухали в ночи кулацкие обрезы, сверкали ножи, полыхали пожары. Были дни и годы труда, житейских хлопот, радостей и бед. Елена еще держалась. Однако ей явно не хватало сил, как нерасчетливому пловцу, который и хотел бы, да не может достичь желанного берега.

37

Тимофей передавал дела Изоту. С болью отрывался он от колхоза. Ведь столько крови ему отдано! Передавал в самый канун большой весенней страды. Изот за голову брался, говорил Тимофею:

— Ну, что они выдумали? Не понимаю я еще многого в этом хозяйстве. Игната надо было ставить, коль так случилось.

— Ничего, ничего, — успокаивал его Тимофей. — Учиться будешь, советоваться...

Дважды покидал Тимофей отчий дом. Оба раза по своей воле: отступив с красными, а потом — не поладив с отцом. Снова вошел в него уже председателем колхоза. И вот сейчас уходит вынужденно и, по всей вероятности, навсегда.

Тоскливо у него было на душе, особенно когда оставался наедине с собой. Он пытался осмыслить то, что произошло, но тщетны были его усилия, ибо нелепость всегда необъяснима. Все же в присутствии Елены Тимофей не позволял себе раскисать. И без того она надломилась.

Внешне Елена оставалась такой же, как была, если не принимать во внимание недавно появившуюся скорбную настороженность в глазах. Она ходила на работу, вела домашнее хозяйство, занималась Сережкой. Хлопоты отвлекали ее от тяжелых мыслей.

Изот неоднократно затевал разговор о том, что пора уже ей браться за общественные дела, но всякий раз Елена уходила в себя, словно улитка в раковину. А когда он в открытую предложил возглавить агитколлектив, она ответила решительным отказом, сославшись на нездоровье. Не стала она вести и школу по ликвидации безграмотности.

— Напрасно, — сказал Тимофей.

— Ты считаешь, что у меня мало хлопот? — с обидой спросила она.

Тимофей не думал так.

— Хлопот, конечно, хватает. Но когда человек очень-очень занят, ему просто недостает времени копаться в самом себе.

Сам Тимофей, оставшись не у дел, с утра до вечера работал на запущенном верзиловском подворье: подправил и укрепил изгородь, починил крыльцо, заменив трухлую доску. По мелочи кое-что сделал. Забить гвоздь и то ведь надо время. А его не всегда хватало. Всюду надо было прикладывать руки. И сколько бы он ни сделал за день — находилась все новая и новая работа.

Захаживал он и в правление. Посидит, послушает, иной раз и присоветует что. Бывало, в сельсовет зайдет к Савелию Тихоновичу — выкурит цигарку, словом перекинется — глядишь, и легче станет. К дядьке Ивану тоже зачастил — истории слушать о житье-бытье в чужедальних странах. Однажды встретил у него Кондрата Юдина и, заметив его испуг, усмехнулся:

— Чует кошка, чье сало съела? Ну, ну, не бойся. Наган у меня давно забрали.

Кондрат захлопал безволосыми веками.

— Да что ж оно, Авдеич, за стихия такая? — заговорил недоуменно. — В аккурат Ивану казал. Пытает, значит, той полномоченный: стращал, мол, Тимофей Пыжов наганом? Одказую: знать, было за что, поскольку, дескать, уразумел всю зловредность несознательного поведения.

Тимофей недоверчиво покосился на него.

— Вот те крест святой! — поспешил заверить Кондрат. — Чтоб мне унуков своих не видеть! Так и одказую. А он, полномоченный, значит, наседает: ты, каже, говори категорически, со всей ответственностью, бо свидетели тому имеются.

— Во как пытал, — вставил Иван, взглянув на Тимофея.