Гагарин. Человек и легенда

Снова эти тридцать болтов. Снова одновременное затягивание противоположных. Голос Королева в телефоне, на сей раз более спокойный: «КП-3 в порядке». (Ивановский не хотел ни на кого перекладывать вину, но, насколько он помнил, крышка люка с самого начала выглядела совершенно нормально, и он решил, что кто-то в бункере неправильно интерпретировал поступавшие данные). И вот наконец объявили сорокаминутную готовность, и из бункера абсолютно вовремя подали сигнал на частичное отсоединение ферм и переходов, окружавших ракету. Платформа, на которой стояли Ивановский и четверо его коллег, начала отделяться от «Востока». Теперь она может в любую секунду повернуться под углом 45°, и тогда они свалятся вниз. Дурацкий момент: по телефону они попросили ненадолго задержать отделение. Потом они на счастье похлопали по шару «Востока» и постарались как можно быстрее слезть с пусковой башни. Едва они коснулись ногами земли, как гидравлические моторы снова начали отводить платформы от ракеты.

Ивановский направился в ближайший бункер управления, а оператор Владимир Суворов предпочел остаться на открытом воздухе, в нетерпении ожидая главной съемки в своей жизни. Вместе с помощниками он подготовил всевозможные камеры, ручные и автоматические, расставил их по периметру площадки, но тут всех стали теснить солдаты, у которых имелся строгий приказ — перед запуском очистить территорию от людей. Командовавший ими офицер пришел в ярость из-за того, что Суворов имел смелость остаться снаружи:

— Съемочные группы не допускаются. Здесь командую я, и я вам приказываю — немедленно в укрытие!

Но праведный гнев оператора оказался сильнее.

— У нас официальное задание! Я напишу вам записку! — воскликнул он. — Я остаюсь снаружи по собственному желанию. Если со мной что-то случится, вся ответственность — только на мне, договорились?

— Ладно, ладно. Никаких обид.

Охрана удалилась, и в результате Суворов все-таки снял свои исторические кадры13.

Автобус отъехал от площадки, и Титова проводили в бункер наблюдения, чтобы он снял скафандр. Техники Гая Северина принялись стягивать с него перчатки, воздушные шланги и привязные ремни, словно разбирая его на куски. Титов был похож на узел перепутанной ткани, с безвольно опущенными руками и заплетающимися ногами, с наполовину снятым воротом. Вдруг техники отпрянули от Германа и ринулись к выходу из бункера. Начался запуск, и они хотели его увидеть. На какие-то ужасные мгновения Титов остался один в своем скомканном скафандре. «Они про меня забыли, — печально вспоминал он. — Я был совершенно один». Он побрел к выходу вслед за всеми, вскарабкался по ступенькам и вылез на специальную наблюдательную платформу на крыше бункера. На всю оставшуюся жизнь он сохранил яркие воспоминания о том, чему стал свидетелем в следующие секунды и о чувствах, переполнявших тогда его душу: «Я услышал пронзительный вой топливных насосов, которые закачивали топливо в камеры сгорания, он был как очень громкий свист. А когда запускают двигатели, идет полный спектр звуковых частот, от визга до басовитого рокота». Он знал, что Р-7 висит над ущельем защитной траншеи на четырех изящных фермах, поддерживавших ее. Двигатели будут несколько секунд выходить на режим, приспосабливаясь к невероятным нагрузкам перед тем, как дадут полную тягу. «Я видел, как основание ракеты выплевывает огонь, когда запустили двигатели, и мелкие и крупные камни [окружавшей степи] летели по воздуху, такая шла реактивная струя». Он наблюдал, как «клешни», зажимавшие ракету, расходятся, точно гигантские металлические лепестки, освобождающие громадное металлическое семя; и уже позже, много позже, звук, чересчур громкий, чтобы его услышать: это дошла запоздавшая звуковая волна. «Она, как молот, стучит в грудную клетку, от нее перехватывает дыхание. Чувствуешь, как бетонный бункер сотрясается от этого звука… Свет от запуска ракеты очень яркий… Я видел, как она поднимается, чуть покачивается из стороны в сторону — значит, вспомогательные рулевые сопла нормально выполняют свою работу… Трудно рассказывать о запуске ракеты. Ни один из них не похож на другой, а я видел их множество. Описывать старт ракеты словами бесполезно. Это надо видеть. Каждый раз — будто впервые».

Титов смотрел, как слепящее пламя поднимается все выше, сжимается в искру, в точку, в гаснущий отпечаток на сетчатке, и в конце концов остался лишь едкий дымный след, колышущийся на ветерке и постепенно рассеивающийся. Наступившая тишина почему-то казалась более оглушительной, чем мощная звуковая волна при старте. Все на платформе стояли, повернувшись к Титову спиной.

Потом он снова спустился в бункер. Радиосвязь доносила голос Гагарина, рапортовавшего из космоса. «Так странно было слышать Юрин голос… Мы вместе сидели здесь каких-то полчаса назад, а теперь он там, где-то наверху. Это трудно было осознать. Время для меня словно остановилось. Вот что я чувствовал».