Гагарин. Человек и легенда

Выйдя из автобуса, Юра и его товарищи немного расчувствовались и начали обниматься и целоваться. Вместо пожелания счастливого пути некоторые прощались и даже плакали — пришлось почти силой вырывать космонавта из объятий провожающих.

Потом Королев зашагал к бункеру и вскоре исчез под «ежами». Гагарин поднялся наверх, а Титов остался внизу.

Гагарин добрался до верхушки стартовой башни на лифте, и техники придерживали его за плечи, пока он перекидывал ноги через край люка «Востока» и, извиваясь, устраивался в катапультном кресле. Когда он уселся, Олег Ивановский и заслуженный летчик-испытатель Марк Галлай просунулись в кабину как можно дальше и подтянули свисавшие концы креплений, чтобы прочнее привязать его к креслу. Затем они подключили шланги скафандра к системе жизнеобеспечения «Востока». Теперь Гагарин стал частью своего корабля — точнее, частью системы катапультирования. В цилиндрической нижней половине его кресла имелась пара сопел твердотопливных ракет, а кроме того, там находилась автономная система подачи кислорода на случай, если на орбите шар даст течь или Гагарину придется выбрасываться из корабля где-то между Землей и настоящим космосом, возможно, на высоте десять-пятнадцать километров: воздух там еще есть, но он слишком холодный и разреженный, чтобы им можно было дышать.

Внизу, в бункере, Королев и его техники с удовлетворением наблюдали, как на экранах, отражавших состояние системы жизнеобеспечения, мерцают всё новые и новые сигналы — по мере того, как подключают шланги. Система подачи кислорода работала нормально, и утечек в скафандре, судя по всему, не было. В это время у подножия пусковой башни Титов, нервничавший в автобусе, получал последние на сегодня указания, лишавшие его последних надежд первым полететь в космос.

А тем временем Ивановский постучал кулаком по шлему Гагарина (это означало «до свидания»), но его волновала еще одна деталь — шифр для клавиатуры. «Я чувствовал, что это неправильно — отправлять Юру в космос, не давая ему никакой реальной возможности управлять собственным аппаратом, — вспоминал он. — Что бы там ни говорили психологи, он все-таки был настоящим военным летчиком». Понятно же, что главная цель всей его подготовки — позволить ему выкарабкаться из смертельных опасностей, подстерегавших его в этом ненадежном агрегате, мчащемся с колоссальной скоростью. Ивановский помнил свою обиду за Гагарина. «Доктора не могли судить о том, повредится ли он в уме при перегрузках, они-то сами никогда не летали». Предполагается, что если в автоматических системах ориентирования «Востока» возникнут неполадки, то Гагарину конечно же придется самому взяться за тумблеры и решать проблему по-своему, ведь считалось же, что он должен сам выводить свой МиГ из штопора, не спрашивая разрешения медицинской комиссии. «Восток» — необычная машина, но все-таки тоже летательный аппарат. Самое худшее, что с ним может случиться, — взрыв на старте, или взрыв в полете, или взрыв при посадке. Все эти опасности Ивановский именует «неприятностями». «Всегда существует вероятность, что с летательным аппаратом какого угодно типа произойдут неприятности», — говорил он. Единственное новшество заключалось в том, что «Восток» мог не сделать ни того, ни другого, ни третьего, а просто спокойно вертеться по своей орбите, и, если тормозные ракеты откажутся работать, Гагарин начнет медленно задыхаться, без всякой надежды на спасение, без всякой возможности выбраться из кабины, спуститься на парашюте и совершить мягкую посадку на землю. Тогда «Восток» станет для него вечной гробницей… Ивановский подытоживал риск, заложенный в саму природу жизни космонавта: «Не исключено, что его работа, особые знания и мастерство потребуют от него гибели».

Ивановский беспокоился обо всех худших вариантах, хотя признавал, что в то время никто из его коллег открыто не говорил об этом, и меньше всего — сами космонавты. О своем решении, которое он принял на пусковой башне, о своем маленьком бунте, он говорит так: «Откуда мне знать, почему я так поступил? Видимо, я просто ненадолго изменил дисциплине». А поступил он вот как: в последний раз перед запуском просунулся в люк, жестом показав Гагарину, чтобы тот поднял забрало шлема — так они смогут поговорить без помощи рации. Радиопереговоры не бывают тайными, а эту беседу, конечно, никто не должен был слышать. Ивановский собирался открыть Великий Секрет — три цифры, которые Гагарину придется набрать на пульте из шести клавиш, чтобы включить ручное управление кораблем.

«Я сообщил ему: „Юра, цифры — три-два-пять!“ А он улыбнулся: „Каманин мне уже сказал!“»[11]