Гайдук Станко

— А кто из нас вырос на одном месте? — спросил Зека. — Не судил нам бог жить в мире и спокойствии, вечно кочуем с места на место. Все мы одного роду-племени, все Селяковичи. А ну-ка, скажите, кто из вас живет на дедовской земле? Никто! Ваши родители, как и я, бежали с насиженных мест, чтоб у них кишки не сводило, если уж от насилия никуда не уйдешь.

Зека говорил гладко и красиво. Гайдуки смотрели на него как завороженные.

— Правильно, Зека, — согласился с ним атаман.

— Конечно, правильно! И если кто вздумает утверждать обратное, я тому скажу, что он говорит неправду. Дорогой мой брат и друг Заврзан, запомни это хорошенько и оставь в покое мои имя и фамилию.

— Ого! — воскликнул Заврзан. — Да ты, никак, осердился!

— Видит бог, нет! Я, как и все здесь, охоч до шуток. Другой раз я не прочь пошутить и среди жестокого боя. Но надо знать, чем можно шутить, а чем нельзя.

— Правильно! — закричали гайдуки, с уважением глядя на своего нового товарища.

— Бог благословил шутку! — вскипел Заврзан. — И уж коли я шучу с жизнью, а это поважнее, то почему б не посмеяться над прозвищем? Скажи мне, положа руку на сердце, что обидного было в моих словах?

— Ничего. Ровным счетом ничего! Но я так разумею: у каждого человека есть своя святыня. А у меня нет ничего, кроме моего сербского имени, так не смей же над ним смеяться!

— Не буду, брат! Я только хотел спросить, каким именем тебя крестили. Но раз тебе не нравится, больше об этом и не заикнусь.

Ужин прошел в полнейшем молчании. Гайдуки призадумались над словами Зеки. Все были на его стороне; Заврзан и тот понял, что переборщил и что Зека был вправе отчитать его.

Взошел месяц, а гайдуки все сидели и молчали.

Наконец атаман сказал:

— Ногич! Смени караул — и спать!

Ногич тотчас вскочил на ноги, отобрал несколько человек и увел их в лес.

Когда он вернулся, атаман обвел взглядом дружину.

— Станко! Брось в костер полено потолще, чтоб огонь не погас. Ну, добрые молодцы, спокойной ночи!

На землю опустилась ночь.

Приказ был выполнен. Гайдуки улеглись спать. Зека лег рядом со Станко и обнял его одной рукой.

В наступившей тишине слышались лишь шелест листвы да стрекотание кузнечиков; немного погодя раздался чей-то легкий храп.

Станко смотрел на небо. Ущербная луна постепенно поднималась все выше и выше. Станко смотрел на нее, охваченный какими-то странными мыслями.

«Хорошо тебе, луна! — думал он. — Ты все видишь и все знаешь. Хотел бы я быть твоим лучиком, чтоб перенестись по поднебесью к своему дому и увидеть своих родителей…»

Мысли его смешались… Он стал лунным светом, лившимся как раз на дом, в котором мерцал огонек.

У очага сидели двое убитых горем стариков. Сердце Станко сжалось от боли. Он услышал вздохи, к которым давно уже все были глухи. Сельчане отвернулись от них, даже здороваться с ними не желают.

Но что за чудо! Он уже не свет, а снова человек. Глаза его заволакивает туман. Он силится пронзить его взглядом, но туман все густеет и густеет. Вот туман окутал стариков, скрыв их от его взора. Станко хочет встать, но будто что-то привязало его к земле, чья-то ледяная, отвратительная ручища, как змея, обвила его шею и начала душить его. Он чувствует, что теряет сознание; в горле булькает; руки и ноги холодеют; стынет сердце… и он задыхается…

Вдруг вся тяжесть спала. Лунный свет пробивался сквозь туман, возвращая ему сознание и жизнь. И словно чья-то горячая и нежная рука опустилась ему на чело и начала согревать и сердце и кровь. Он открыл глаза и увидел Елицу. Она была прекрасна, как солнечный луч, румяна, как улыбка зари. Взор ее устремлен на него, а алые губы улыбаются.

«Ела!.. Это ты?!» — воскликнул он.

Она кивнула и прикрыла его глаза ладонью, как бы желая сомкнуть его веки. И прошептала, — это он хорошо слышал:

«Спи!»

Кто-то толкнул его в бок. Он вздрогнул и открыл глаза.

— Вставай! — крикнул Суреп. — Ты что, не слышишь, как каркает ворона?

И вправду, из глубины леса неслось карканье. Станко осмотрелся: все были на ногах.

Он вскочил. В одно мгновение он взвалил на спину сумку атамана и подошел к Сурепу.

— Это настоящая ворона? — в страхе спросил он, потому что воронье карканье не предвещало ничего хорошего.

— Нет.

— Тогда кто каркает?

— Друг… Предупреждает, что турки напали на наш след, — объяснил Йовица Нинкович.

Атаман сидел в задумчивости. Вдруг он встал.

— Бросьте в огонь вон то бревно! — приказал он.

Неподалеку от них лежало огромное бревно. Гайдуки подошли к нему, и в мгновение ока оно очутилось в костре.

— Суреп!

— Слышу, атаман!

— Ступай по селам и рассказывай всем и каждому, что на Дреновой Греде гайдуцкий лагерь.

— Хорошо.

— Йован! Йовица!

— Мы здесь, атаман!

— Ступайте в Баново Поле. Разыщите Ба́новца и скажите ему: в первое воскресенье один человек принесет ему привет. Пусть выполнит мой наказ.

— Хорошо, атаман!

— Ногич! Ты отправишься к себе домой. Возьмешь с собой Станко. Будешь ему во всем подмогой, понимаешь?

— Понимаю, атаман!

— Атаман! — сказал Зека.

— Что тебе?

— Оставь меня тоже здесь.

— Зачем?

— Мы со Станко побратались и дали друг другу слово головой стоять за побратима. Я тоже хочу быть ему опорой…