Галерея женщин

И вот снова наступил конец лета. Люсия опять начала посещать Школу изящных искусств, но теперь только двухчасовые утренние занятия. А днем работала в мастерской Даниэля. Там на основе сделанных в Лувре разнообразных эскизов она писала картины. Жизнь, как пыталась она себе внушить, имеет смысл, только если посвящаешь ее чему-то и не боишься страдать. Она рассказывала, что старалась уверить себя, будто с самого начала все было правильно там, в гугенотском пансионе. И чтобы утвердиться в этом своем ощущении, сочинила длинное письмо сестре Агате, попытавшись описать ей свои душевные переживания… но потом порвала его. Ибо, как в волнении возразила она самой себе, Агата ведь не видела ее больше года. И что она подумает о теперешнем состоянии ее души, и будет ли ей интересно о нем знать, если она, Люсия, сама не может всего объяснить? Так или иначе, говорила Люсия о себе в тот период, она гордилась, что вообще выплеснула на бумагу все – или почти все.

Но однажды перед самым Рождеством она делала эскизы одной статуи в Лувре, и посетители подходили, останавливались и смотрели на ее работу. Это всегда раздражало, а особенно в тот день, потому что какой-то незнакомец, правда довольно интересный с виду, все ходил и ходил по залу. Он не останавливался и не смотрел, а просто медленно проходил мимо нее. Наконец, как она рассказывала, толпа на некоторое время разбрелась, и она подняла на него глаза. Мужчина был высокий и смуглый, но явно не француз. У него были очень широкие плечи и костюм, похоже, английского кроя. Он посмотрел на нее, улыбнулся непроизвольно и быстро, а потом прошествовал дальше. «Вот тип человека, о котором я не имею ни малейшего представления, – подумала Люсия, – приятный, респектабельный, возможно, американец. Интересно, смог бы он мне понравиться?» Она проводила его взглядом, пока он не свернул на лестницу.

Три дня спустя, когда она работала на том же месте, кто бы вы думали появился вновь, если не ее англичанин. Она подняла глаза и встретилась с ним взглядом. Он улыбнулся совсем чуть-чуть, и Люсия, легкомысленно забыв о долге, улыбнулась в ответ. Это произошло так естественно. «Вы не против, если я засвидетельствую вам свое почтение, мадемуазель… Français pas bon»[12], – добавил он с извиняющимися нотками. «Нет, я устала работать», – ответила она, потянувшись и откинувшись на стуле. «Знаете ли, – начал он и, по ее словам, сразу перешел к главному, – я должен признаться, что с тех пор, как увидел вас, я приходил сюда каждый день, надеясь, что вы вернетесь. А вы еще и говорите по-английски! Какая удача!» Его голос, по ее описанию, был глубокий и очень мужской, не льстивый, а властный. Сам он уроженец Канады, приехал в парижский банк по делам. Есть ли возможность, спросил он, представиться ее семье? Может ли он прийти с визитом? Согласятся ли ее родные с ним пообедать или пойти в театр? Люсия доброжелательно отвечала на все его вопросы, думая про себя: «Едва ли он догадывается, какая я нехорошая девочка». Она сказала ему, что ее мать инвалид и мало бывает на людях. И в конце концов, неожиданно для самой себя, она пообещала пообедать с ним на следующий день.

Но, как она мне объяснила, и я подумал, что в устах такой идеалистки это прозвучало едва ли не с восторгом, он был совершенно не похож на остальных знакомых ей мужчин – в каком-то смысле он был гораздо проще, но и отказать ему было сложнее, потому что поначалу он рассчитывал получить намного меньше, чем большинство европейцев. Он так по-мальчишески обрадовался, когда она сообщила ему, что ему позволено навестить ее в Версале в ближайший субботний вечер. Если я правильно помню, она упомянула только один вечер, приведший к этому шагу. И все же, по ее словам, она спрашивала себя – и ей тогда было очень тяжело это сделать, – не скатывается ли она вновь к бессмысленной жизни, где существуют одни удовольствия? Может ли такое быть? Нет, конечно нет! Фрэнк Стаффорд собирался задержаться в Париже всего лишь на одну неделю – вопрос о серьезном увлечении не стоял. Наверное, ее ждет всего лишь немного развлечений и веселья, чтобы потом ей было легче справляться с переменчивыми настроениями Даниэля.

На Стаффорда, конечно, произвело впечатление изысканное благородство их версальского дома и ее матери, которой он был представлен и которая, к счастью, всегда привечая англосаксов, очень мило с ним беседовала, пока Люсия наряжалась. Впервые за два месяца Люсия надела вечернее платье, и, кроме ужина, они получили массу удовольствия от театра и самого дорогого ночного клуба в Париже, не говоря уж о шампанском. Позднее Стаффорд объявил, что для него это был самый романтический парижский ужин. По дороге домой в такси он ее поцеловал, не столько чувственно, сколько восторженно, хоть и немного робко.