Галерея женщин

Однако шла зима, и ситуация становилась все тяжелее, или, точнее, ее новизна поблекла, и, по словам Люсии, она начала понимать, что рано или поздно придется все прекратить. Их связь не могла привести к долгому и прочному союзу, и все же, признавалась Люсия, она не беспокоилась о том, чтобы возвести какую-нибудь защиту от возрастающих требований своего странного любовника. Слишком он был яркий и интересный. К тому же, говорила она себе – или только рассказывала, что говорила, – она была нужна гораздо больше ему, чем любые сокровища ей, и поэтому сопротивляться или отвергать его казалось невероятной жестокостью. Его удивительная одаренность и мечты – за все это жизнь дала ему так мало. И несмотря на возраст, он так многого еще желал – совсем как молодой. Это она тоже чувствовала. И все-таки, признавалась Люсия, не одно человеколюбие заставляло ее пытаться ему помочь, а скорее слабость ее чувствительной природы, всегда откликавшейся на недостатки и слабости других. Ибо разве она не обладала молодостью, красотой, большим состоянием и надо ли ей было так рано начать экономить? Нет, не надо. Кроме того, говорила Люсия, она не могла не посмотреть на мир его глазами, ощутив трагедию его абсолютно бессмысленной борьбы с возрастом и бедностью. У нее самой, наоборот, пока не было никакого взгляда на мир, одно лишь желание как можно скорее что-то урвать от жизни. Это, а также врожденная и, вероятно, неистребимая склонность ко всему трагическому вызывали в ней сочувствие и стремление заботиться о Даниэле. Кроме того, в определенном смысле, как она объяснила мне позже, тут она получала идеальный опыт с точки зрения «эстетики жизни», если такое определение допустимо. Иными словами, перед ней разворачивалась не просто печальная картина, но и что-то еще – терзания страждущего гения. У нее же была красота – врачующее средство. И их соединение было не только выразительно и поэтично, но и незабвенно, как сама красота, так ей, во всяком случае, казалось. А следовательно, и эстетично. Так в сознании Люсии возникло понимание, что картина, история или часть человеческой жизни, какими бы трагичными, даже отталкивающими они ни были, вовсе не обязательно приземленны, а скорее, по своей художественной ценности, даже возвышенны в подобных отношениях – и если придать им особый вид или благородство, то привлекательны и даже величественны. С чем соглашусь и я. Но и против этой идеи, по словам Люсии, в ней восставало что-то более сильное, чем разум.

Все же однажды вечером в конце весны Люсия пошла на то, чтобы испытать прочность сковавшей их близости. Тогда они гуляли по Булонскому лесу. По легенде, Люсия осталась ночевать у Ольги. Неожиданно в довольно игривом настроении и больше для того, чтобы посмотреть на произведенное впечатление, чем для других целей, как сама она объясняла, – такой вот садизм, – она сообщила Даниэлю, что уезжает на лето. «Мама нашла очень дешевый pension[11] в Байонне», – объяснила она. (На самом деле мама сняла люкс в Биаррице.) Но Люсия всегда старалась скрыть от Даниэля свое жизненное благополучие, ибо гордилась, что она ценна для него сама по себе. Не успела она договорить, как он набросился на нее: «Что? Ты собираешься меня бросить? И это сейчас, когда я начинаю обретать жизнь? Когда ты впервые пришла в мою мастерскую, я тебя почти не заметил. Я был беден, но не так уж несчастен, просто смирился с судьбой, потому что тогда я не знал тебя и уже не надеялся встретить такую, как ты. Но ты решила прийти, открыть мне свою душу, душу молодой девушки, и дать мне новую жизнь, словно на меня вдруг подул свежий ветерок. Я не хотел тебя обижать. И всегда уважал твои нелепые идеи. Даже просил тебя уйти, прежде чем в сердце полуживого старика проснется болезнь, которая зовется любовью». (Увы, подтвердила Люсия, это была правда, но в то время ее возбуждало ощущение драматичности.) «Но ты осталась, – продолжал он, с яростью хлеща палкой по кустам, – и обвила мою шею своими нежными, глупыми ручонками, и теперь я погряз в твоей сладости, словно муха в меду. А ты решила, что с тебя хватит, ты хочешь уйти и оставить меня ползать этой мухой со сломанными крылышками!»