Галина Волчек как правило вне правил

ВАЛЕРИЙ ФОКИН, режиссер «Современника» с 1971-го по 1985 год: — Это такой трудный театр, когда все вроде вместе, все — одна семья, а какая-нибудь артистка, весьма средняя, могла высокомерно сказать Волчек: «Галя, ведь ты, Галя, не права»… И я всегда вздрагивал: «Какая она ей Галя?» Вообще компания временами напоминала стаю, которая не ведала, что творила.

В фойе стоял деревянный ящик, куда каждый опускал свое послание с резкими замечаниями по прошедшему сезону и предложениями на будущий. Были смертельные обиды, ссоры на всю жизнь, испорченное настроение. Но как это ни парадоксально, на такой коммунальной закваске «Тимур и его команда» всходил «Современник» — театр, который ворвался в московскую жизнь со своим откровением, остротой, экстремизмом, уличными интонациями, так контрастирующими с официально-поющим серьезным театром. Он стал местом, куда притягивались лучшие творческие силы, и студенты ночами стояли за билетами.

1962 {ЛЕНИНГРАД. ГОСТИНИЦА «ОКТЯБРЬСКАЯ»}

Волчек открывает ключом свой номер. Заходит, ставит вещи. Включает свет. Столбенеет на месте. От испуга прикрывает ладонью рот, чтобы невольное «ах» не вырвалось.

На столе, ровно посредине, стоит флакончик духов на 250 мл. Она осторожно берет его, вытаскивает матовый колпачок из синего флакона. Втягивает запах, осторожно вставляет колпачок на место, как будто боится кого-то спугнуть.

Да, Евгений Евстигнеев ее тогда не просто удивил. Он потряс ее. Она не ожидала от него такой чуткости и памяти. Когда-то она рассказала ему, как еще до войны, еще из своей первой заграничной поездки отец привез два чемодана. Из одного на глазах изумленной дочери он извлек целую батарею синих пузырьков — от здорового на 3 литра до крохотного на 100 мл — как матрешки, они выстроились на столе.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: — Это были «Суар де Пари», фирма только что выпустила новую серию, и образцы папа привез в Москву. Я осторожно отвинчивала тяжелые колпачки, как будто они из хрусталя, и нюхала этот сумасшедший запах. Он мне даже снился.

А потом во дворе с подружками я пыталась сделать духи из адской смеси нафталина, «Красной Москвы», украденной у матери, апельсиновых корок, карамели и еще чего-то такого несусветно-пахучего.

Синие бутылочки от «Суар де Пари»— единственное, что уехало с семьей Волчек в эвакуацию и оставалось неразменной валютой даже в самые тяжелые для семьи времена. Позднее она «изменила» «Суар де Пари» с «Герленом» — они стали ее самыми любимыми духами на всю жизнь. В начале 60-х она приехала на съемки на «Ленфильм», вошла в гостиничный номер, включила свет и остолбенела на месте. От испуга даже прикрыла ладонью рот, чтобы невольное «ах» не вырвалось. На столе, ровно посредине, стоял флакончик духов на 250 мл. Осторожно взяла его, вытащила матовый колпачок из пузырька. Втянула запах, вставила колпачок на место, как будто боялась кого-то спугнуть.

Евгений Евстигнеев в гримерной перед спектаклем

«Традиционный сбор». Сергей Усов — Евгений Евстигнеев, Лида Белова — Галина Волчек

«Два цвета». Сцена из спектакля

«Голый король». Король-жених — Евгений Евстигнеев, 1-я фрейлина — Галина Волчек

— Подумала: «Откуда Женя, которого вызвали на съемки в Ленинград раньше меня, достал мои любимые духи „Воль де нюи“? Это же „Герлен“!»

— Где ты взял? — я замучила его расспросами.

— Да у румын купил. Они внизу толкались. Фарцовщики, — лениво, но с явно довольным видом, что угодил с подарком, сказал Евстигнеев. — Ты посмотри, проверь.

Проверь? Да она с юности бредит этим запахом. Да, это было потрясением от Евстигнеева — шикарный подарок в их семье, которая вечно «широко» жила на последние. Спустя много лет от сына Дениса она получит точно такой флакон «Воль де нюи». Правда, между этими парфюмерными событиями много воды утечет.

Этот парфюмерный сюрприз от мужа напоминает о том времени, когда в их отношениях было все просто и ясно. Вот Женя — смешной, простой, но не простецкий. У него по сравнению с ней, избалованной московской девочкой, не было настоящего детства. Показатель его лишений — рассказ про то, как в детстве он несчастные три копейки, подаренные отцом, закапывал, точно Буратино на Поле чудес. «Клад» достоинством в трехкопеечную монету вызывал у нее прилив жалости, хотя жаловаться было не в правилах Евстигнеева.