На премьеру 68-го года пришла знаменитая любовь писателя Горького госпожа фон Будберг. Она приезжала в Москву по делу, связанному с письмами Горького, и кто-то ее пригласил посмотреть современную трактовку пьесы ее возлюбленного. Спектакль ей понравился, она говорила какие-то одобрительные слова, но бедных артистов она потрясла больше не словами, а портсигаром — тяжелым, серебряным, в драгоценных камнях. Хотя внутри за резиночкой лежал… обыкновенный «Беломор».
1974
{МОСКВА. ЧИСТЫЕ ПРУДЫ. «СОВРЕМЕННИК»}
Сегодня, когда Марк Абелев вспоминает эту историю, он смеется. А тогда специалист, отлично знающий, как построить любое сооружение на зыбких грунтах, сам, кажется, готов был провалиться сквозь землю со стыда и обиды.
Видимо, тогда он окончательно понял, что главное в жизни для нее — театр, а потом все остальное. Остальное — это дом, семья, быт, муж — на втором, пятом, седьмом месте после театра. А ее вторая свекровь глубже развивала эту тему и любила говорить так: «У нее дом — это театр, а театр — в доме».
МАРК АБЕЛЕВ: — В тот день мы договорились с Галей, что я зайду за ней в театр в половине одиннадцатого, как раз к концу репетиции. Я пришел. Жду внизу полчаса, час прошел, а она не спускается. Я поднялся на пятый этаж, заглянул в зал:
— Галя, ну сколько можно? Уже двенадцать часов.
Она повернулась. Поморщилась. Подошла к двери и перед его носом захлопнула ее. Последнее, что он услышал: «А вот Гротовский в таких случаях говорит…»
— Причем при всех, при своих артистах. Я понимаю, что она делала это совсем неумышленно. Она с Костей Райкиным в тот момент что-то репетировала. Но мне было очень обидно.
Марку достало юмора пережить печаль и обиду и не мучиться дальше на этот счет — в конце концов, он сам выбрал эту женщину, встретив ее в Мурманске, сам добивался ее…
— Я просто любил ее, — говорит он, и я чувствую, что прошедшее время в этот момент прочно переходит в настоящее. Собственно, этого он от меня и не скрывает.
— А какой она была в жизни? В быту? Вот приходила из театра домой, снимала платье, надевала, допустим, халат…
— Нет. Она не надевала халат. Она все-таки актриса и дома всегда была женственной. Я никогда не видел, как она сушит белье, как меняет грязное на свежее. Знаете, как бывает, кого никогда не было. Она была немножко тайной. Всегда элегантно одевалась, у нее были красивые ночные рубашки. Но при мне она никогда не переодевалась — приходила в спальню уже в рубашке.
А если она даже и надевала халат, когда шла в душ, то надевала красивый халат. Если ставила на стол тарелку, то ставила ее красиво. Я не был выделен в доверенные лица, я был немножко зритель.
— А вас это не угнетало?
— Нисколько. Мы с ней были очень близкие. Не было никакой фальши. Но она была одна со мной, с друзьями и совсем другой жизнью начинала жить, как только переступала порог театра.
Какой она была в этом мире? Этим преображениям, которые Марк часто наблюдал в зале «Современника», он поражался. Он, далекий от мистики и всякой ложной театральности человек, убеждает меня, что видел, как она летала на репетициях.
— У нее сердце открывается в театре. В такие моменты я понимал, что только там она с Богом разговаривает.
Наблюдение Марка подтверждал польский кинорежиссер Анджей Вайда, который считал, что его подруга — режиссер Божьей милостью. Он признавался, что часто не понимал, каким образом она добивается на сцене невероятных вещей. Это он, делающий на экране необъяснимое?