Галина Волчек как правило вне правил

— А что вы написали в той записке? — спрашиваю я у Волчек, и лицо ее кривится. Она терпеть не может вспоминать цензурные мытарства «Современника». Говорит, что от частоты воспоминаний тема стала общим местом, в которое мало кто уже верит. Особенно те, кто это не пережил.

— Я написала: «Екатерина Алексеевна! У нас катастрофа!»— и подписалась — «Театр „Современник“».

«Большевики». Сцена из спектакля

Слово ли «катастрофа», «Современник» или обостренная эмоциональность момента заставили Фурцеву буквально через три минуты выскочить из своего кабинета. Но то, что дальше проделала товарищ министр, потрясло всех участников истории.

— После того как я, рыдая, объяснила, что нам не дают «лит», а Ефремов стоял с трясущимися губами, Фурцева в доли секунд выгнала всех из своего кабинета. Никаких «проходите», «присаживайтесь».

— Оставьте меня с ними.

Екатерина Фурцева была женщиной решительной, умевшей брать на себя всю ответственность и нести бремя решений. Она сняла трубку с вертушки и соединилась с начальником Главлита Романовым, имя которого приводило в трепет не одного советского художника.

— Это говорит министр культуры Советского Союза. Какие претензии к спектаклю «Современника»? По каким статьям вы им не даете «лит»? Там есть контрреволюция?

«Большевики». Репетиция вводов в спектакль, середина 80-х

— Нет, — услышали в сильно резонирующую трубку все, кто был в приемной.

— Есть разглашение военной тайны? — продолжала она резким голосом.

— Разглашения нет. Но вот Крестинский не реабилитирован.

— Неправда! Я лично принимала участие в его реабилитации. И почему вы себе присваиваете право наказывать, расстреливать людей еще один раз? Вот что, пишите на меня в Политбюро, в ЦК и дальше. Вы на меня уже писали, но я вам могу объявить: «Вы запрещаете спектакль, а я властью, которая мне дана, его разрешаю. И завтра будет спектакль!»

Брякнула в сердцах трубку и обратилась к ходокам из «Современника»:

— Идите, играйте. Поздравляю вас с праздником!

С Михаилом Шатровым

И впервые в истории советского театра спектакль играли без цензурного лита. И где? В центре Москвы. В таком одиозном театре, как «Современник», и к тому же в святой день Октябрьского переворота 7 ноября, почему-то названного великой революцией. Ну с чем сравнить это сегодня? Все равно что в то время было посадить самолет на Красной площади.

Страшный начальник страшного Главлита все-таки накатал на Фурцеву в Политбюро и дал команду ни в одной газете не упоминать о «Большевиках». Ни о спектакле, ни об актерах. А работы у них были великолепные. Луначарского играл Евстигнеев, и один зритель, выходя после спектакля, сказал: «Я не уверен, что Евстигнеев похож на Луначарского, но он лучше». Замечательно играли Кваша — Свердлова, Соколова — Крупскую, Толмачева — Коллонтай. Но ни о каких рецензиях не могло быть и речи, даже жалкая информация не могла просочиться в печать. Интрига внутреннего противостояния Фурцевой и Романова нарастала. Посвященные следили за развитием и ждали разрешения.

Точку в этой истории поставил Василий Шауро, назначенный в это время заведующим отделом культуры ЦК КПСС. На одном из спектаклей зритель и не догадывался, что параллельно со сценическими «Большевиками» разыгрывался другой спектакль, который по внутренним страстям и напряжению тянул на шекспировское «быть или не быть?».

Шауро появился в театре с Фурцевой. Фурцева в зал не входила, она была в кабинете Ефремова и, по всему было видно, жутко волновалась. Волчек подглядывала в зал из-за занавески, как Шауро смотрит, как реагирует. Судьба спектакля и министра была на волоске.

К счастью, «Большевики» коммунисту Шауро понравились, и перед лицом всеобщего слияния зала со сценой в революционном «Интернационале» у него дрогнула рука запретить спектакль.

И это только один эпизод из цензурной эпопеи, продолжавшейся с основания «Современника» без малого 35 лет. За это время к цензурным нормам привыкли как к символу времени, как к очередям за колбасой и прочим дефицитом. Когда в 1989 году цензуру отменили, все удивились пропаже.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: — Я помню, назначили прогон, кажется, «Крутого маршрута». Вот я села в зале. Жду. «Все готово, — говорит помреж, — можем начинать». И тут я себя поймала на том, что жду комиссию, которая должна прийти принимать спектакль. Жду, а ее почему-то нет.

Именно «Крутой маршрут» стал первым бесцензурным спектаклем, принятым не ответственными инстанциями, а зрителем. Он был первым спектаклем Галины Волчек, который избежал участи всех ее прежних работ. Вот арифметика того времени: «Обыкновенную историю» сдавали 10 раз, 5 раз — «На дне», 9 раз — «НЛО» и чуть ли не 15 — знаменитый «Эшелон», который в конце 70-х с невероятным успехом промчался по США и некоторым европейским странам.

1969 {НАРВА. СЪЕМКИ КАРТИНЫ «КОРОЛЬ ЛИР»}