Галина Волчек как правило вне правил

Отдельный кабинет дорогой интуристовской гостиницы. Он несколько узкий, оттого кажется тесноватым. За столом компания — наши с иностранцем. Все немного торжественны и церемонны. Волчек старается держаться как все, все больше объясняется руками из-за маленького запаса слов на английском. Ее напряжение выдает то, что она часто поправляет аккуратно уложенную прическу.

Официантка с таким видом, как будто ей доверили государственную тайну, принимает заказ.

— Закуска, — повторяет она на автомате с дежурной улыбкой, — шесть раз. На первое — солянка, шесть.

— Я присоединяюсь, — вставляет Волчек и как бы небрежно трогает волосы.

— Ну ты сегодня выглядишь!.. — шепчет ей сосед по столику.

Эту давнюю историю Волчек вспоминает теперь, когда ей сообщают, что в театр приедет телевидение. Тогда я вижу, с каким унынием она смотрит на свое отражение в зеркале, пытается навести на голове порядок и всякий раз, безнадежно махнув рукой, произносит одну и ту же фразу: «Надо бы съездить в ГУМ и купить себе парик. Говорят, там большой выбор». На этом, собственно, все и кончается, и «какая есть» она отправляется к телекамерам.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: — Был у меня парик — вот это вещь — мне в семьдесят первом году привез из Парижа наш общий с Табаковым приятель Алик Москович, эмигрант чуть ли не первой волны, очень колоритный тип. Он говорил о важных вещах всегда небрежно, низким красивым голосом.

Она изображает эмигранта Московича, что с ее прокуренным голосом совсем не сложно. И тут же переходит на портрет канадского режиссера, на встречу с которым она, молодой мастер, в числе нескольких театральных деятелей была приглашена на обед в «Асторию». Стояло лето, которое само, казалось, вот-вот грохнется в обморок от ленинградской адской жары и влаги.

— По портрету, по пластике это был такой человек, на которого смотришь и думаешь: «А писает-то он не из предмета, из которого писают все, а из цветка». Вот к такому человеку я надела парик от Московича и, придя в «Асторию», поняла, что шпильки, на которых он держался, стискивают мою голову все сильнее и сильнее.

Обед шел весело и непринужденно.

Официантка с таким видом, как будто ей доверили государственную тайну, принимает заказ.

— Закуска, — повторяет она на автомате с дежурной улыбкой, — шесть раз. На первое — солянка, шесть.

— Я присоединяюсь, — вставляет Волчек и как бы небрежно трогает волосы.

— Ну ты сегодня выглядишь!.. — шепчет ей сосед по столику.

Хорошо шли под закуску разговоры о русском театре. Имя Станиславского, нисколько не смущаясь, заедали языком с хреном.

— В конце концов, Константин Сергеевич свою идею пережевывал в «Славянском базаре» с Немировичем.

— Да-да, и водочкой полировал с икоркой черной.

Все довольно смеялись удачно ввернутой к месту шутке.

И вот принесли солянку. От нее валил пар и запах, заставляющий всех громко втягивать воздух. И только на лице Волчек напряжение перешло в легкую панику, и она усиливалась по мере того, как все, нахваливая повара, принялись за солянку. Пот струйками бежал по ее лицу.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: — Чувствую, что погибаю. Думаю — если пойти в туалет и вернуться без парика перед лицом такого персонажа, это будет ужасно пошло.

— Да почему, Галина Борисовна? Житейское же дело.

— С одной стороны, житейское, а с другой — ну не могу я тебе объяснить. Повторяю себе: «Сиди, терпи». А потом — да хрен с ним, не могу, не хочу! И не буду терпеть!

На отдыхе во время съемок «Короля Лира»

И в самый активный момент диалога она вдруг… схватила себя за волосы, и на глазах у всех те остались у нее в руке. А она, как будто ничего не произошло, продолжала что-то горячо говорить о театре, размахивая париком.

Немая сцена. Солянка, казалось, застыла в ложках.

Мокрые слипшиеся волосы упали ей на плечи. На стол, на пол посыпались шпильки. На лице канадца восторг смешался с ужасом, и он сказал переводчице:

— Мадам, такой непосредственности от русской женщины я не ожидал никогда.

Русская женщина Галина Волчек в это время снималась в «Короле Лире» у Григория Козинцева, и тот запретил ей стричь волосы в модное каре, что нескончаемо мучило ее в июльскую жару.