Галлия и Франция. Письма из Санкт-Петербурга

И если путешественник, который застал их сливши­мися в одно, вернется теперь в эти самые места, то вме­сто одного огромного озера, представавшего его глазам, он обнаружит эти отдельные небольшие водоемы. Спро­сите его тогда о причинах этих перемен, и он исчерпает их все, но так и не догадается об истинной.

Так вот, именно такой и была огромная империя Карла Великого, разнородная империя, которой завоевания придали видимость однородности; людской океан, кото­рый на поверхности какое-то время казался единым народом, но, если бы какой-нибудь отважный пловец нырнул в его глубины, он разглядел бы там племена с несходными обычаями и услышал разговоры на девяти разных языках; водное пространство, которое в паводок простерлось до самых дальних пределов и охватило собой все промежуточные рубежи.

Так что, когда охладела рука, удерживавшая эти народы; когда угас гений, заключивший их всех в общие границы; когда, наконец, иссяк источник, питавший этот наплыв воинов, франки вернулись в свои пределы, словно вздувшаяся река, которая возвратилась в свое русло. Вновь показались границы королевств, затоплен­ных империей. Каждый народ распознал те края, в пре­делах которых ему следовало находиться; каждый чело­век вернулся в то место, куда его призывали родные нравы, язык и обычаи. Сыновья одного и того же отца продолжали править этими обособившимися нациями, но теперь у каждой из них был король, который усвоил нравы своего народа, а не навязывал ему свои собствен­ные; который защищал интересы своих подданных, а не подчинял этих подданных интересам своей династии; который из франка, кем он был по рождению, сделался итальянцем, германцем или бургундцем, в зависимости от того, на чей трон вознесла его судьба — Италии, Гер­мании или Бургундии, и, объявляя по требованию тех, кем он правил, войну тем, кто царствовал по соседству, ничуть не беспокоился о степени родства, связывавшей его с ними, и нисколько не думал о том, что он заслужит славу плохого брата или плохого сына: главным для него было сохранить титул короля.

Точно так же уже в наши дни мы видели, как рука гениального человека выкроила в нашей нынешней Европе империю по образцу империи Карла Великого. Братья этого человека стали королевскими префектами, посаженными им в завоеванных странах, столицы кото­рых сделались административными центрами новых департаментов Франции. Какое-то время сто двадцать миллионов человек повиновались его приказам; какое-то время он слышал вокруг себя возгласы на девяти различ­ных языках: «Да здравствует Наполеон!», «Наполеон Великий!» Ибо он тоже заставил Францию выйти из ее берегов — так много он занимал в ней места! — и раз­литься, словно наводнение, по всей Европе.

Так вот, когда человек, давший ход завоеваниям, пал, разве не увидели мы вскоре, как каждый народ вернулся на свое место, а административные центры новых депар­таментов опять стали столицами? Разве не увидели мы, уж если доводить сравнение до конца, как братья и гене­ралы этого человека, став итальянцами или шведами и предпочтя интересы этих народов интересам своей родины, во главе своих солдат-иноземцев выступили против Франции, своей матери Франции и, во имя того, чтобы сохранить за собой королевские титулы, заслу­жили, в свою очередь, славу плохих братьев и плохих сыновей?

ФРАНЦИЯ НАЦИОНАЛЬНАЯ ДИНАСТИЯ ФРАНЦУЗСКАЯ МОНАРХИЯ ГУГО КАПЕТ

Старательность, с какой мы наблюдали за борьбой наци­ональной партии против франкской династии, избавляет нас от необходимости опровергать представление — в корне ложное, каким бы широко распространенным оно ни было, — будто восшествие Гуго Капета на трон явля­лось узурпацией. Герцог Парижский был свободно и еди­ногласно избран по доброй воле пэров[181], воле, которая, повторяем, было не чем иным, как выражением желания нации.

Однако Франция, которой ему предстояло править, уже не была франкским королевством Карла Великого, повинующимся единой воле и единоличной власти. Сам титул пэра, использованный нами сейчас впервые, сви­детельствует о том, что новый король был всего лишь первым среди равных; и, хотя Франция простиралась еще от берегов Шельды и Мааса до берегов Эбро, от берегов Роны до океанского взморья, тот, кто носил титул ее короля, владел, как нам вскоре станет ясно, самой, быть может, незначительной частью ее обширной территории.

Взглянем же поочередно на каждого из семерых пэров, число которых ГУго доведет до двенадцати; число это останется неизменным вплоть до времен Фруассара, который назовет пэров двенадцатью братьями королев­ства. Заодно мы посмотрим, какие земли принадлежали каждому из них, и те, что останутся за пределами этого обзора, как раз и будут теми, что входили во владения короля.

Это, во-первых, Арнульф II, граф Фландрский, вла­девший всеми землями между Шельдой, морем и рекой Соммой.

Затем следует Герберт, граф Вермандуа, чьи владения состояли из графства Санлис и ряда земель в Иль-де-Франсе, к которым он присоединил часть Пикардии и Шампани.