Галоши против мокроступов. О русских и нерусских словах в нашей речи

А впрочем, всем трем видам слога, описанным Ломоносовым, находится место в русском языке, каким его видит Шишков, если только пишущий обладает… начитанностью и прилежанием Ломоносова: «Я уже сказал, что трудно достигнуть до такого в языке своем познания, какое имел, например, Ломоносов: надлежит с таким же вниманием и такую же груду русских и еще церковных книг прочитать, какую он прочитал, дабы уметь высокой славенский слог с просторечивым российским так искусно смешивать, чтоб высокопарность одного из них приятно обнималась с простотою другого. Надлежит долговременным искусом и трудом такое же приобресть знание и силу в языке, какие он имел, дабы уметь в высоком слоге помещать низкие мысли и слова, таковые например как: „рыкать“, „рыгать“, „тащить за волосы“, „подгнет“[101], „удалая голова“, и тому подобные, не унижая ими слога и сохраняя всю важность оного».

Более того, Шишков признает, что «славенский язык различен с Российским и что ныне слог сей неупотребителен», и тем не менее «я не то утверждаю, что должно писать точно славенским слогом, но говорю, что славенский язык есть корень и основание Российского языка; он сообщает ему богатство, разум, силу, красоту».

Позже в процессе полемики Шишков займет более жесткую позицию: отказываться от церковнославянских корней, с его точки, — зрения значит подрубать корни русского языка, «подпирая» его французскими костылями, а это преступление против русского духа. Теперь, по словам Шишкова, «язык у нас славенский и руский один и тот же. Он различается только (больше нежели всякой другой язык) на высокой и простой. Высоким написаны священные книги, простым мы говорим между собою и пишем светские сочинения, комедии, романы, и проч. Но сие различие так велико, что слова, имеющие одно и то же значение, приличны в одном и неприличны в другом случае: „воззреть очами“ и „взглянуть глазами“ суть два выражения, несмотря на одинаковое значение слов, весьма между собою различные. Когда поют: „се жених грядет во полунощи“, я вижу Христа; но когда тоже самое скажут: „вон жених идет в полночь“, то я отнюдь не вижу тут Христа, а просто какого-нибудь жениха. Сколько смешно в простых разговорах говорить высоким славенским слогом, столько же странно и дико употреблять простой язык в священном писании».

Адмирал весьма терпимо относится к заимствованиям из греческого языка, поскольку они освящены древними традициями и употреблением большинства заимствованных греческих слов в переводах Священного Писания и сочинениях святых отцов.

Его гнев и неприятие вызывают исключительно живые европейские языки, особенно французский: «Древний славенский язык, отец многих наречий, есть корень и начало Российского языка, который сам собою всегда изобилен был и богат, но еще более процвел и обогатился красотами, заимствованными от сроднего ему Эллинскаго языка, на коем витийствовали гремящие Гомеры, Пиндары, Демосфены, а потом Златоусты, Дамаскины и многие другие Християнские проповедники. Кто бы подумал, что мы, оставя сие многими веками утвержденное основание языка своего, начали вновь созидать оный на скудном основании французского языка? Кому приходило в голову с плодоносной земли благоустроенный дом свой переносить на бесплодную болотистую землю?»

Французский язык стал ведущим иностранным языком в России с точки зрения Шишкова совсем недавно — при императрице Елизавете. Младшую дочь Петра одно время планировали отдать за одного из французских принцев. Этот проект не состоялся, но девочка, вообще очень способная к языкам, как и ее отец, успела выучить и полюбить французский. В угоду ей весь двор заговорил по-французски, и этот язык оставался «тайным языком» прежде всего придворных, а затем и аристократии на протяжении всего XIX века. Позже даже «дикая помещица» Коробочка будет жаловаться Чичикову, что мука теперь «больно не авантажная[102]». А Шишков еще в 1803 году называл в числе «обветшалых» иностранных слов, которые «прогнаны уже из большого света и переселились к купцам и купчихам»: «авантажиться» («искать выгоды»), «манериться», «компанию водить», «куры строить», «комедию играть». Сейчас некоторые из них покажутся нам устаревшими, зато другие за два века «прижились» в русском языке и не выглядят больше чем-то странным или чуждым.

Коробочка живет так, как жили русские помещицы в XVI и XVII веках, ведет по сути натуральное хозяйство, угощает заезжего гостя традиционными русскими блюдами: блинами, оладьями, скородумками[103], пряглами[104] и проч. Но в разговоре использует французские слова в русской переделке, сама этого не замечая. По-видимому, перспектива именно такого незаметного поглощения иностранных слов русским языком и неизбежная его при этом порча больше всего пугали Шишкова.

Он пишет о влиянии французов: